«Чего тебе надо? – злым голосом крикнула мать. – Тварь поганая!».

«В уборную хочу!».

«Делай, где стоишь, из комнаты тебя теперь не выпущу, б… такая!».

Зойка отыскала в шкафу старое платье, с трудом натянула его на исхлестанное тело. Потом подошла к окну, решительно перешагнула через подоконник и медленно двинулась по узкому карнизу вправо – за углом, она знала, была пожарная лестница. От злости и боли Зойка не чувствовала страха. Добравшись до лестницы, она стала спускаться, но ступеньки обрывались метра за три до земли – пришлось прыгать. Когда Жак увидел избитую, хромавшую на одну ногу Зойку, он лишь зубами скрипнул.

«Кто?».

«Отчим, – она добавила звучное ругательство, – они с матерью мне всю одежду разодрали, работать не в чем».

«Ладно, пока оклемаешься, побудешь у Симы, а с папашей твоим мои ребята сами поговорят. Сволочь какая, девчат моих калечить!»

И поговорили – как и о чем, Зойка не знала, но когда она, проведя три дня у компаньонки Симы, вернулась домой, никто из родителей больше не сказал ей ни слова.

Вскоре, почувствовав свою безнаказанность, Зойка начала издеваться. Прежде она никак не называла отчима, а теперь со смешком кликала «папашкой» и говорила ему разные гадости, а он лишь багровел и отводил в сторону злобно блестевшие глазки.

С матерью они вообще ни о чем не говорили, один раз только случился у них конфликт, когда Зойка купила Ксюше у спекулянтов красивое платье. Обычно замкнутая и угрюмая девочка неожиданно оживилась и расцвела. Нацепив темные очки, скрывавшие косоглазие, она распустила волосы и в восторге плясала перед зеркалом. Так ее и застала мать, когда вернулась, – уставшая и расстроенная горькими мыслями о пустом холодильнике. На фабрике обещали, что нынче привезут мясо, но так и не привезли, в магазинах пусто, и опять придется варить постные щи.

«Мам, посмотри, – разлетелась к ней Ксюша, – какое платье мне купила Зойка! Я тебе нравлюсь?».

Размахнувшись, мать дала девочке затрещину и начала сдирать с нее платье.

«Снимай, тварь такая, убью!».

Зойка услышала из своей комнаты крики и горький плач сестры. Вбежав, она оттолкнула мать от Ксюши, поднесла к ее носу кулак.

«Попробуй только, тронь Ксюшку хоть еще раз! Я тогда твоего Щеглова до конца жизни кастратом сделаю, – она прижала к себе всхлипывающую сестренку. – Пусть ребенок надевает, что хочет, поняла? А мяса я тебе из ресторана принесла – в морозильнике лежит. Но это только для вас с Ксюшкой, чтобы кобелю твоему оттуда ни кусочка, ясно?».

Мать опустила голову и сразу как‑то обмякла, но возразить старшей дочери не посмела.

Со временем поручения Жака становились сложнее. Зойка теперь была уже не просто привлекательной малолеткой, пригодной только для того, чтобы окрутить и запугать богатого лоха – ее красота, обаяние и страстность могли вскружить голову мужчине и довести его до безумия. Ума и хитрости у нее хватало, благодаря врожденной интуиции и урокам Жака она в достаточной мере разбиралась в психологии клиента и знала, для кого прикинуться наивной девочкой, перед кем изобразить наглую и беспутную девку, а с кем повести умные (в меру, конечно) разговоры. Поэтому Родин начал давать ей серьезные и целенаправленные задания. Получив указание «вывести из игры» московского корреспондента, он без колебаний выбрал для этой работы Зойку…

Доронин ждал ее с нетерпением и, встретив на пороге своего номера, судорожно сжал в объятиях.

– Я жду тебя уже два часа!

– Раньше не могла, у меня же техникум, – она с достоинством откинула назад голову и сделала попытку отстраниться, изобразив застенчивость.

Это было не совсем ложью – сразу после школы Зойка отнесла документы в строительный техникум. На занятиях она практически не появлялась, но официально числилась студенткой – Жак полагал, что, в любом случае, работавшим на него девушкам следует иметь определенный статус в обществе.

– Ты врешь, ты все врешь! – корреспондент московской газеты покрыл горячими поцелуями ее лицо и шею, увлек к дивану. – Моя!

– Сумасшедший! – делая вид, что вырывается, Зойка умело прижималась к нему гибким горячим телом.

Спустя два часа, обвязав обнаженный торс полотенцем, Артем принес ей в постель поднос с фруктами и икрой, подал бокал, наполненный искрящимся в полумраке вином. Его пальцы нервно сжимали тонкую ножку другого бокала.

– Ты свела меня с ума, – глухо произнес он, – я не смогу с тобой расстаться. Мы поженимся, я увезу тебя в Москву, и мне плевать на то, что ты делала раньше. Скажи честно, я тебе нравлюсь, хоть чуть‑чуть?

Зойка с трудом подавила готовый сорваться с губ смешок – она была на работе. Тонкие пальцы, нежно трепеща, легко коснулись щеки Доронина.

– Таких, как ты, я еще не встречала, – голос ее стал низким и звучал хрипловато, словно из груди рвалась с трудом сдерживаемая страсть.

– Я дам тебе все, что ты хочешь, но помни: если ты мне изменишь, я тебя убью. С этого момента ты от меня не отойдешь ни на шаг, теперь ты моя жена.

В планы Зойки подобное совершенно не вписывалось, и она едва сдержалась, чтобы не послать назойливого журналиста куда, как далеко.

– Ты меня запереть хочешь, да? – ее ресницы кокетливо пали на щеки и вновь взметнулись. – Но я должна быть дома – у меня маленькая сестренка, и без меня она не сможет.

– А как же родители? Ведь у вас есть родители?

– Родители! – Зойка тяжело вздохнула.

В разговоре с клиентами Жак не советовал девушкам ругать своих родителей – в крайнем случае, выразить свое отношение к ним интонацией. И теперь по тону Зойки вполне ясно стало, что она думает о своих предках – тем более, что тут уж ей совершенно не приходилось притворяться. Артем понял, бережно коснувшись губами ее щеки, он сочувственно произнес:

– Бедняжка! Ладно, я думаю, мы что‑нибудь придумаем – можно, наверное, будет устроить так, чтобы твоя сестренка жила с нами.

Зойка чуть было не сказала: «Пошел ты на…», но удержалась. Голос ее дрогнул, в нем прозвучало искреннее чувство.

– Какой ты добрый, Артем!

– Я не такой добрый, как ты думаешь, – брови его сурово сдвинулись, – и если узнаю, что ты мне изменила, будет плохо, ты поняла? Я вполне способен убить тебя и себя. А завтра или послезавтра ты улетаешь со мной в Питер – я представлю тебя отцу, как мою будущую жену.

Ответом ему был сияющий взгляд Зойки, руки ее обхватили его шею, и, отбросив на ковер поднос и полотенце, окутывавшее бедра Доронина, они вновь сплелись в страстном объятии.

Спустя полтора часа после этого Зойка яростно кричала Яше Родину:

– Да пропади он пропадом, этот ваш московский педераст! Я что, из‑за него личной жизни теперь не могу иметь? Не полечу с ним никуда!

– Ты ее сейчас вообще не поимеешь, свою гребаную жизнь! – Яша взял ее за шкирку и слегка встряхнул. – Будешь его пасти день и ночь, и чтобы к своему Николаше Тихомирову ни шагу не сделала, ясно? Куда Доронин скажет, туда и полетишь, доходит?

Родин обычно никогда не допускал грубостей в разговоре со своими «девочками», а уж рукам воли и подавно не давал. Поэтому Зойка поняла, что дело тут нешуточное – сразу расслабилась и покорно кивнула.

– Поняла.

– За тобой будут следить день и ночь, узнаю, что ты наведалась к Тихомирову – разговор с тобой будет короткий, – сурово предупредил он.