Всего лишь за полгода совхоз опустел, к лету восемьдесят девятого лишь Гюля с Рамазаном и еще несколько молодых пар оставались в своих домах, не больше пятнадцати семей. На фермах не хватало рабочих рук, одну из двух совхозных школ закрыли – родители торопились увезти детей. В конце весны Сергей и Халида с младшими сыновьями уехали в Ленинград – там от тяжелой болезни умирала жена Петра Эрнестовича.
Вскоре после их отъезда Сабину, первую и любимую жену Рустэма, тоже поразила болезнь. Тбилисский профессор Гургенишвили, к которому повез ее Рустэм, сказал, что это старческое слабоумие. Он сделал все, что мог – прописал лекарства, от которых не было никакого толку, и позвонил в Москву, чтобы проконсультироваться с коллегами. Но все было напрасно, Сабина быстро угасала.
Когда смерть коснулась своим крылом ее чела, и с уст отлетел последний вздох, у изголовья усопшей находились вторая жена Рустэма Мариям, мать Аслана, и младшая жена Лейла. Зара стояла позади свекрови и видела окаменевшее от горя лицо Рустэма. Он даже не оглянулся, когда тихо стукнула дверь, и вошли только что приехавшие из Тбилиси Халида с Сергеем. Дочь встала рядом с отцом, взяла его за руку, но Рустэм даже не пошевелился.
«Папа, – тихо проговорила она, – я знаю, как тебе больно. Твоя боль – моя боль».
Сергей коснулся плеча тестя.
«Примите мои соболезнования, Рустэм. Сожалею, мы из Москвы звонили профессору Гургенишвили, сегодня говорили с ним лично. Он сказал, что врачи сделали все возможное, но процесс был необратим».
Гаджиев окинул его недобрым взглядом.
«Врачи! – презрительно проговорил он. – Врачи никогда не умели лечить, все их лекарства и диагнозы – пустой звук. Сабине было только семьдесят, ее мать и бабушка в эти годы могли бы посоревноваться в рассудительности с любым мудрецом. Откуда у Сабины могло возникнуть старческое слабоумие? Старческое слабоумие не убивает так быстро, чтобы понять это, не нужно быть ученым».
«Папа, – Халида прижала руки к груди, – три дня назад умерла жена Петра Эрнестовича, Сережиного брата. У нее были те же симптомы, и когда мы поговорили с Гургенишвили, у нас возникли подозрения. С нами прилетел патологоанатом, просим тебя разрешить произвести вскрытие».
Рустэм долго смотрел на дочь неподвижным взглядом, потом его губы разлепила кривая усмешка.
«Подозрения! – с горечью произнес он. – Какие подозрения?».
Халида посмотрела на мужа, и Сергей положил руку ей на плечо.
«Мы подозреваем связь между их гибелью, врожденными аномалиями детей и обитавшей прежде на плато бактерией, – мягко ответил он, – это единственное, что связывает всех погибших».
«Эта бактерия обитала здесь, и мы жили спокойно, – в глазах Рустэма мелькнул гнев, – что вы сделали с ней на своей базе, почему она стала губить людей? Правы те, кто говорят, что не зря вашу базу так засекретили!».
«Папа, нет, ты не понял!».
«Молчи, не лги мне! Твой муж – ладно, он сын лживого народа. Но ты, моя принцесса!».
И, подняв руку, Рустэм Гаджиев ударил по лицу свою любимую дочь. Халида отстранила мужа, сделавшего было гневное движение в сторону тестя.
«Нет, Сережа, погоди. Папа, ты неправ, но я понимаю – горе затемнило твой разум, – она взяла руку отца, ударившую ее, и поднесла к губам, – но сейчас важней всего другое – позволь сделать вскрытие».
Рустэм вырвал у нее свою руку, и лицо его стало белым, как снег, а глаза яростно сверкнули.
«Нет! – крикнул он. – Я больше не верю ученым и вскрытие делать не позволю! Больше того, сразу после похорон, я вылетаю в Москву. Обращусь к Горбачеву, обращусь в прессу, обращусь к зарубежным организациям – пусть пришлют своих представителей и выяснят, чем вы все это время занимались на своей базе! А вам советую – собирайтесь и уезжайте из совхоза. Люди злы на вас, и в случае чего у меня не будет возможности вас защитить – у меня только один милиционер».
На следующий день после похорон Сабины Рустэм действительно вылетел в Москву. Он добился того, что в совхоз приехали представители международного Красного креста, а вскоре в одной зарубежной газете появилась статья о том, что «в одном маленьком селе на территории Дагестана в СССР проводят опыты над людьми». Статью перевели на русский язык, и Рустэм велел повесить ее на газетном стенде рядом с правлением. После этого гнев людей достиг апогея. Дом Халиды ночью забросали камнями – разбили все стекла, напугали Рустэмчика и Юрку. С чьей‑то легкой руки в памяти сельчан ожили старые слухи – о том, что беду на совхоз накликала Таня. Проклинали ее мать, отца и мужа, женщины начали коситься даже на Зару и ее дочь, кричали им с Гюлей в спину недобрые слова. Рустэм не вмешивался. Дважды еще в совхоз приезжали иностранные корреспонденты – фотографировали, беседовали с людьми.
Наконец Рустэм Гаджиев добился своего – летом восемьдесят девятого из Москвы поступило распоряжение о закрытии базы. Оборудование вывезли, ученые разъехались по домам. Перед отъездом Сергей и Халида зашли к Рустэму, хотели с ним поговорить, но он запретил своей жене Лейле, которая теперь жила с ним и вела его хозяйство, впускать их в дом…
Рассказ родителей потряс Анвара до глубины души.
– Неужели дедушка Рустэм так изменился? – спросил он. – Я помню его совсем другим.
– Кто знает, где правда, а где ложь, – со вздохом возразил Аслан. – В декабре Гюля в Дербент к братьям ездила, узнала, что две женщины из нашего села через год решились‑таки, родили – дети нормальные. Мадина, невестка твоя, сказала Гюле, что тоже ребенка ждет. Возможно, отец и прав был, когда ученых выгнал. Но только те наши люди, кто уехал, в совхоз уже не вернутся, да и от совхоза ничего не осталось – прошлой весной весь совхозный скот забили, только личный остался.
– Но мы никогда не думали, что ты или Таня в чем‑то виноваты, – поспешно добавила Зара.
– Мама, я хочу увидеть Гюлю и Шабну, – устало сказал Анвар, – я привез для них подарки.
Аслан нахмурился.
– Рамазан нервный стал, все время кричит и попрекает Гюлю – за дело и без дела. Если он узнает, что она с тобой виделась и приводила дочку, может устроить скандал, или даже ударит. Отдохни пока, сынок, я схожу в гараж – пригоню к дому машину, чтобы с самого утра мы могли уехать. А мама сходит в дом твоей сестры и попросит Гюлю прийти. Только не нужно, чтобы Шабна с ней приходила – она еще мала и не умеет держать язык за зубами.
Взяв сына за руку, Зара отвела его в комнату, где когда‑то он и Таня провели свою последнюю ночь.
– Все вещи ваши уложила в шкаф. Ты посмотри сам, я ничего не трогала – так все и лежит.
У Анвара защемило сердце, когда он увидел аккуратно разложенную по полкам одежду – его и Танину, все, что он оставил, в полубезумном состоянии покидая родной дом. Из‑под стопки белья выскользнула и упала на пол папка. Анвар поспешно поднял ее, развязал аккуратно завязанные бантиком тесемки, увидел листки, исписанные неровным торопливым почерком – рукопись книги. Ему стало не по себе – как он мог об этом забыть, неужели горе настолько лишило его рассудка?