Как-то обходил Веня свои владения и видит: наметилось в порту непонятное оживление. Мужиков понагнали тучу — территорию очищают, канавы ровняют, сараюхи, склады зеленой краской замазывают. А где вообще мусора невпроворот — быстро возводят деревянные глухие заборы и тоже зеленью покрывают. Зеленый цвет — Веня давно это приметил — он самый немаркий, свежий и в глаза не бросается. В сутки порт помолодел. «Не иначе как кампания за озеленение началась», — подумал Веня.

А тут еще на горушку между тарным комбинатом и центральной проходной самосвалами землю стали возить. Засыпали горку — черным-черно, спешно из леса рябинки, березки подвезли и дерн вместе с кустиками ягод, мхом, цветочками — естественная лесная почва. Глядя, как эту горку заботливо преображают, Веня усомнился в своем предположении: настоящие кампании так добротно не делаются.

Стал Веня выяснять, что же происходит в его королевстве. И узнал: Космонавт приезжает!

Да, это событие!

Веня подключился к бригаде и сутки без роздыху трудился во славу космической науки. Лесочек получился хоть куда! Высокий, видный, зеленый. Аккуратными столбиками его обнесли и плотно проволоку натянули, чтобы неповадно было шастать кому не лень. Но Веня на своем столбике у рябинки проволоку так хитро закрутил, что получилось вроде калитки, через которую он мог беспрепятственно проникнуть внутрь.

Несколько дней после этого Веня дежурил у лесочка, зная, что от главного въезда к судам иного пути нет. Но Космонавт что-то не торопился.

Порт между тем продолжал облагораживаться. Вышло оперативное распоряжение: командам судов, стоящих у стенки, срочно покрасить свои пароходы — тот борт, который виден с причала. Веня уяснил рациональную мысль: время у моряков не казенное, зачем же его тратить на ту сторону, которая видна только чайкам? Для Космонавта работаем. И понял, что час приезда близок.

Космонавта он дождался. Наверное, Веня был первым и единственным встречающим в порту. Потому что народной аллеи, как по дороге из аэропорта, не было предусмотрено, специально никого не оповещали. У въезда, у центральных ворот, стояло оцепление, а Веня еще с утра сидел в лесочке, надежно скрывшись за кустами, и напряженно выжидал.

И вот ворота открылись, и, ослепляя никелем и лаком, черные приземистые машины мягко вошли в порт. Космонавт находился в первой, просторной и открытой. На лице его не было известной всему миру улыбки. Он сидел ссутулившись, опустив плечи, будто непомерный груз придавливал его к земле. Отрешенное, горько-оцепенелое лицо было неподвижно. Он не слышал, что говорил ему сидящий рядом генерал. Веню поразила землистая бледность его кожи и мутный, невидящий взгляд, которым он скользнул по лесочку, взгляд смертельно уставшего человека. Его повезли к дальним причалам, на которых стояли белые пароходы, тоже выкрашенные с одной стороны.

Вене вдруг стало очень тоскливо.

В порту нет секретов. Было известно, что прием Космонавту устроили на транспорте-рефрижераторе его имени, потом — дегустацию на рыбокомбинате. За столом, который ломился от деликатесов и заморских вин, он почти не улыбался, поначалу не ел, не пил и на уговоры капитана отвечал, прижав к груди руки «Братцы, помилосердствуйте! Мне еще к своим авиаторам ехать и к военным морякам. А вы у меня сегодня уже третьи!»

Потом Веня видел фотографию: Космонавт снят с командой, улыбается.

Так у Вени появился вот этот лесок. Часто он туда не ходил, чтобы не натоптать, раз в две недели, не чаще.

Он вернулся, вышел на дорогу и пошел по ней до сворота на причалы, чувствуя, что спина стала огромной, как кузов открытого самосвала.

Асфальт сухой был, но по обочине скопилась едкая застарелая грязь, которая и в морозы не замерзает. Не жалея сапог, он шагнул в густое месиво и, срезая угол, пошел наискосок к видному уже впереди заливу.

Он уже к чистому грунту выбирался, когда услышал сзади шаги. Кто-то догонял его, чавкая по доскам, проложенным через большую лужу.

— Стой, ешь твою в клеш! Устроил, понимаешь, бег с препятствиями.

Веня остановился, признав старпома с «Пирятина» Сашу Трофимова.

— Иди потиху, не оглядывайся, поговорить надо.

Веня послушный был, как ребенок на празднике.

— Ты, Веня, сегодня много не гуляй. Обстановка для тебя хреновая. Слушай, что скажу: ищут тебя.

— Что, опять кампания? — усмехнулся Веня. — «Выведем бичей на флоте»?

— Не, на этот раз за тебя взялись, персонально. Заложил какой-то малец: и приметы твои выдал, и имя с фамилией, — поведал старпом, идя на полшага сзади.

— А какая моя фамилия? Я фамилию свою уже сам забыл. А ты знаешь?

— Кто ж ее не знает? Капитан порта.

— Не, Захарыч, я крещеный. Это только у турков бывает в два слова — Аббас Оглы.

— Ладно, в два, в три, не в этом дело, а ты знай, они всерьез взялись Старшина при мне звонил, всю их службу поднял на ноги. Мой тебе совет: обрей бороду и заляг. Есть у тебя где переждать? Или ко мне приходи, мы еще простоим пару дней.

— Спасибо, Саша, не впервой. Я люблю в прятки играть. Это у меня с детства — никогда не водил.

— Это точно, опыт у тебя большой, А все же не забывай, что я тогда тебя нашел.

— Про это не забудешь, Саша. Помню. Только тогда я сам сдался на милость победителя.

— Победителем-то я не был. Просто вижу, сидит парень ночью на причале, загорает…

— И сказал: брось, земеля, ночью солнце неактивное.

— Да, так и было. Только ты без бороды тогда, молодой, испуганный и дрожал сильно.

— Замерз, думал — жизнь кончается, а она только начиналась.

— Ты держись, — сказал старпом, протягивая Вене руку. — Держись, брат. Без тебя и порт — не порт.

— Поживем еще, пошвартуемся, — улыбнулся в ответ Веня, сжимая в руке крепкую теплую ладонь и чувствуя, что отпускать ее не хочется. — Ну, бывай.

— На полгода рейс. Встретимся. — Старпом, резко повернувшись, зашагал по доскам.

«А мы ведь не увидимся больше», — почему-то подумал Веня, поглядел, как Захарыч вышел на широкую дорогу, потом свернул к своему «Пирятину». А перед ним туда же свернули двое в стального цвета шинелях.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Портовая жизнь Вени началась давно, когда он семнадцатилетним парнем вошел на территорию порта, имея в кармане аттестат-направление на один из старых лихтеров. Пятнадцать лет назад это было. А до того жил он в послевоенной псковской деревне, работал в колхозе и со своим закадычным дружком Сережкой Гавриковым мечтал о будущем, о дальних странах и всеобщей справедливости на земле.

Страна медленно и трудно восстанавливала разрушенное хозяйство, но жизнь постепенно налаживалась; и в городах, видимо, уже появились свободные деньги, потому что в деревню, привлеченные рыночной дешевизной, стали приезжать дачники. Были они шумливые, восторженные, словно телята, выпущенные на весенний луг.

В их праздной широкой жизни чудились Вене отзвуки больших городов, мир добрых, честных людей, помыслы которых чисты, дела благородны и горизонты — необъятны…

Штурман Карпунин снял комнату у Сережкиной бабки, прожил всего месяц, но остался в памяти Вени на всю последующую жизнь. Не столько шрамы на теле моряка — отметины прошедшей войны, сколько его рассказы о жизни морской, настоящей не давали Вене уснуть долгими зимними ночами.

А весной он собрался уезжать. Может, потому с такой легкостью покидал родную деревню, что близкой родни у него здесь не осталось. Отец после войны вернулся немощным, разбитым. Не сразу вернулся. Долго мыкался по властям и военкоматам, добиваясь своих прав. Прошло немногим больше года, и на деревенском кладбище вырос рыхлый холмик с деревянной табличкой: «Егоров Иван Петрович. 1912—1947 гг.»

Мать всего на год его пережила. Застудилась зимой на лесозаготовках, стала кашлять кровью. Тихим весенним днем положили ее в землю рядом с отцом. «Евдокия Федоровна Егорова, мир праху твоему», — написали сердобольные соседи. И крестик поставили, как она просила. Так и стоят в оградке ее крестик и отцова пирамидка со звездой. И когда Веня пришел на кладбище проститься перед дальней дорогой, задумался, отчего так: семья одна и дом один, а вот знаки, которые всю жизнь их отметили, — разные.