К вечеру мы добрались до старого заброшенного комбината, зарастающего травой за ржавым забором с колючей проволокой. Чтобы перелезть через него, нам пришлось накинуть поверх проволоки автомобильный коврик, найденный на свалке рядом. Потом с полчаса мой друг ходил по пустырю и снимал все подряд в черно-белом режиме, а я следовал за ним. Мне было откровенно скучно, а он все старался меня развлечь разговорами, от которых становилось только хуже. Как со мной часто бывает, настроение испортилось само по себе с наступлением темноты, к тому же я умудрился еще и несильно пораниться, пока перелезал через тот чертов забор, поэтому очень скоро запросился домой. Друг был не против, он быстро сфотографировал главный корпус с нескольких ракурсов, и мы уже начали было собираться, когда я заметил то странное объявление посреди окружающей пустоты. На оборванном клочке бумаги, прикрепленному к стене у заколоченных дверей, было написано: «Ночные встречи Клуба Самоубийц каждую субботу в 23-00, вход с обратной стороны, комната с розовым слоном». Эта надпись так меня заинтересовала, что всю обратную дорогу я думал о тех сумасшедших людях, что субботними ночами собираются в подвале заброшенного комбината и проводят таинственные сеансы социальной терапии. Я закрывал глаза и представлял, как они, несчастные и потерянные, внеземные и грустные, сидят полукругом в тусклом свете фонаря или лампы, шепотом исповедуясь друг другу в самом сокровенном, в том, что никогда не выйдет за пределы этих старых стен. И я уже не мог выкинуть этого из головы. Клуб самоубийц поглотил меня до того, как я побывал на первой ночи откровений.

Друг проводил меня обратно до дома, пожал мне руку, улыбнулся и обещал обязательно позвонить на днях, чтобы пересечься, но так и не позвонил. А в следующую субботу я снова поехал на комбинат, но уже в одиночестве. Несмотря на то, что мне было немного не по себе шататься ночью по неизвестному пустырю, никого звать с собой я не стал, боясь, что меня примут за сумасшедшего. Вероятно, я действительно начал сходить с ума, раз так ухватился за эту хрупкую соломинку – странное объявление, которому было, возможно, уже несколько лет. И все же где-то в глубине души я чувствовал, что обязан побывать в комнате с розовым слоном, иначе просто не смог бы заснуть. С собой я взял плед, чтобы накинуть его на забор, фонарик, бутылку воды и, на всякий случай, блокнот с ручкой, если придется что-то записывать. Мне и самому было невероятно смешно от того, с какой ответственностью я подошел к своей сомнительной затее, и все же ничего не мог поделать с пожирающим меня любопытством.

В половину одиннадцатого, за полчаса до времени, указанного в объявлении, я уже был на месте и решил немного осмотреться. Плед мне не понадобился, потому что, обойдя территорию завода с обратной стороны, я нашел лазейку в заборе, рядом с которой была притоптана трава. Я раздвинул сетку и пролез внутрь, оказавшись прямо напротив спуска в подвал. Простояв несколько секунд в тревожной нерешительности перед темным проходом, я всматривался и вслушивался, но вокруг не было ничего, кроме мрака и тишины. Тогда наполовину наощупь я спустился по сбитым бетонным ступеням вниз и пошел по какому-то коридору вслед за блеклым кругом света от фонаря, уже жалея о том, что делаю. И хотя сердце билось как сумасшедшее, ноги все равно несли меня вперед.

Наконец я дошел до тупика и уперся в большую железную решетчатую дверь, дернул ее несколько раз, попытался толкнуть, но она никак не поддавалась. Я постучал, еще немного потоптался на грязной мокрой тряпке перед дверью и уже развернулся, чтобы уходить, когда за моей спиной вдруг взвыли железные петли. Я не почувствовал страха, даже не сильно удивился, когда изнутри раздался мягкий женский голос, попросивший меня вытереть ноги перед тем, как входить. В темноте я почему-то кивнул, как будто был готов ко всему этому, как будто я уже бывал здесь прежде, но в другой, давно позабытой жизни, и уже подсознательно знал, как здесь все устроено. Я кивнул, вытер грязь со своих ботинок о грязную тряпку и переступил порог клуба самоубийц.

3.

Каждый раз вспоминая о своей первой ночи откровений, я вспоминаю об Алисе и о том впечатлении, которое она на меня произвела, когда я только ее увидел. В полумраке Алиса сидела в своей майке с надписью «Nirvana», чуть сгорбившись, у дальней стены. Кроме нее, в комнате было еще с полдюжины человек, но я не смогу с уверенностью описать каждого из них. Время стерло всех их из моей памяти, оставив лишь нечеткие призрачные контуры фигур, будто расставленных по разным углам. Они были молоды, но мертвы, в их медленных движениях и блуждающих догоревших взглядах я читал смерть и одиночество. Все они представлялись мне неразделимым целым, сгустком теней, лишенным индивидуальностей. В совершенстве же я знаю лишь внешность Алисы. У нее были красивые тонкие ноги, бледное лицо, короткие волосы и болезненное, но живое безумие в глазах, в которое я сразу же влюбился, как только мы встретились взглядом. Я не смогу описать этот момент, не смогу передать тех чувств, что испытал, находясь там, под этим взглядом, в самом центре мирового одиночества, среди горстки несчастных, потерянных людей. На многие километры вокруг не было никого, кроме нас, но я отчего-то почувствовал себя по-настоящему живым. За это я благодарен Алисе.

Я еще не мог знать, что меня ждет, что мне предстоит делать, но, словно следуя какому-то инстинкту, я опустился на пол напротив Алисы, став частью круга теней. Женщина постарше остальных, что встретила меня на пороге, подошла поближе, склонилась к моему уху и шепотом попросила выключить мой фонарь, потому что источник света должен быть только у нее, и когда все начнется, она сама его включит – это было вроде как частью ритуала. Женщину называли Первой, но я почему-то сразу прозвал ее змеей, так она была на нее похожа, не столько внешностью, сколько, наверно, манерой речи и тем, как она держалась – только и делала, что ползала вокруг и что-то шептала. Первая была здесь главной, хотя сама она говорила, что в клубе самоубийц все были одинаково мертвы и, следовательно, равны. Я сразу в эту чушь не поверил, но все же сделал, как она сказала, и наш маленький мир погрузился во тьму.

До одиннадцати часов мы ждали остальных, а когда время пришло и круг пополнили еще несколько призраков, Первая наконец включила свой большой фонарь, лежавший на коленях, и ее довольно молодое, но уже старчески печальное лицо осветил луч неяркого света, а на дальней стене, прямо за узкими плечами Алисы, будто вышел из тени розовый слон. Первая улыбнулась и сказала мне, чтобы я не волновался, что я сам все увижу и пойму. Так началась моя первая ночь откровений.

Правила тут были просты: все говорили по очереди, передавая фонарь по кругу. Слово предоставлялось каждому, и каждый обязан был рассказать о себе только чистую правду, вскрыть свою душу, показать в свете фонаря ее самые темные и потаенные уголки, свои чувства и переживания, которыми нигде и ни с кем больше, кроме клуба самоубийц, невозможно было поделиться. Пока один говорил свою исповедь, держа фонарь на коленях, другие обязаны были его выслушать, сохраняя молчание до самого конца, пока не будет сказано последнее слово. После того, как говорящий сказал все, что хотел сказать, он выключал фонарь, и в полной темноте каждый из членов клуба мог высказаться по поводу того, что только что услышал. Иногда присутствующие успокаивали и поддерживали исповедующегося, а иногда – осуждали его, если всем казалось, что он сам виноват в своих бедах.

В общем, клуб самоубийц был убежищем абсолютной, иногда дикой и жутковатой искренности, и был призван помочь разобраться в себе и найти ответы на самые страшные вопросы тем, кто рискнет их задать. В этой темной комнатке с розовым слоном вскрывались душевные вены людей, решивших по определенным причинам распрощаться с жизнью. Задача же членов клуба состояла в том, чтобы вынести приговор – стоит ли исповедавшемуся осуществлять задуманное или все еще можно исправить. Я с самого начала ожидал от сборища самоубийц чего-то в таком сумасшедшем духе, и все же, как оказалось, не был готов ко всему происходящему.