– Да, – с легким замешательством ответил Валентин. – Пришлите его ко мне. Непременно.

Когда они выехали из рабочей деревни, Насимонте сказал:

– Валентин, мне горько сознаться в этом, но я вынужден снова оспорить твое суждение.

– Сколько страданий я тебе причиняю, – с мимолетной улыбкой ответил Валентин. – Говори же, Насимонте: где я оплошал на сей раз?

– Ты взял этого Ватиимераака себе в помощники. И обращался с ним так, как будто он доверенный блюститель порядка.

– По мне, он достаточно надежен. И рабочие его боятся. Какой будет вред, если он их опросит? Если мы начнем допрашивать их сами, они замкнутся, как устрицы, а в лучшем случае будут угощать нас небылицами.

Ватиимераак – как раз тот, кто способен выудить из них правду – по крайней мере, часть ее.

– Если только он сам не убийца, – сказал Насимонте.

– Ах, вот в чем дело? Ты уже раскрыл эту загадку, друг мой? Виновный – Ватиимераак?

– Очень может быть.

– Объяснись, будь любезен.

Насимонте кивнул Аарисииму.

– Скажи ему.

– Я уже говорил вашему величеству, что Ватиимераак показался мне знакомым. И это действительно так, хотя я не сразу вспомнил, откуда его знаю. Он родственник мятежника Фараатаа. В те дни, когда я находился с Фараатаа в Пьюрифайне, Ватиимераак был при нем.

Для Валентина это было неожиданностью, но он не показал виду и спокойно сказал:

– Разве это так важно? Мы объявили амнистию, и все восставшие, обязавшиеся сложить оружие после падения Фараатаа, были прощены и восстановлены в гражданских правах. Уж тебе-то, Аарисиим, нет нужды об этом напоминать.

– Но это еще не значит, что все они как по волшебству превратились в законопослушных граждан, – отозвался Насимонте. – Очень возможно, что Ватиимераак, кровная родня Фараатаа, до сих пор испытывает сильные чувства…

Валентин посмотрел на Магадоне Самбису.

– Вы знали, что он родственник Фараатаа, когда брали его на работу?

– Нет, ваше величество, разумеется, нет, – смутилась она. – Но я знала, что он участвовал в восстании и попал под амнистию. И у него были прекрасные рекомендации. Ведь амнистию объявили не просто так, верно?

Теперь, когда с восстанием покончено, его раскаявшимся участникам должно быть разрешено…

– И вы полагаете, что он раскаялся? – спросил Насимонте. – Как знать.

На мой взгляд, это первостепенный лицемер. Этот раскатистый голос! Эта высокопарная речь! Эти уверения в глубочайшей преданности понтифику! При творство, сплошное притворство. А что касается убийства, то стоит только посмотреть на него. Думаете, так легко было изрезать того беднягу на куски? Между тем Ватиимераак сложен, как буйвол бидлак. Среди этих заморышей он торчит, как дерево двикка на ровном месте.

– То, что он физически способен совершить преступление, еще не значит, что он его совершил, – с долей раздражения ответил Валентин. – А что до его родства с Фараатаа – какое оно может иметь отношение к убийству безобидного пьюриварского археолога? Нет, Насимонте, нет. Я знаю, вы с Тунигорном мигом обрекли бы этого парня на пожизненное заключение в Сангаморских темницах под Замком – но чтобы объявить кого-то убийцей, нужны доказательства. Ну, а киванивод? – сказал он Магадоне Самбисе. – Почему нам не сказали, что в этой деревне живет киванивод?

– Он ушел сразу после того, как произошло убийство, – с испугом ответила она. – Сказать по правде, я совсем о нем забыла.

– Что это за личность? Опишите мне его. Она пожала плечами.

– Старый, грязный, одержимый суевериями, как все эти туземные шаманы.

Что еще сказать о нем? Мне не нравилось его присутствие здесь – но полагаю, что это плата за разрешение вести здесь раскопки.

– Он доставлял вам какие-то хлопоты?

– В некотором смысле. Все время вынюхивал, волновался, как бы мы не совершили какого-нибудь святотатства. Святотатство в городе, который сами же пьюривары разрушили и прокляли! Какой вред могли причинить ему мы после того, что сделали они?

– Эта была их столица, – сказал Валентин, – и они могли поступать с ней, как им угодно. Но это не значит, что наше копание в здешних руинах доставляет им удовольствие. Пытался ли он открыто помешать вашей работе, этот киванивод?

– Он против того, чтобы мы вскрыли Храм Крушения,

– Ага. То-то вы упомянули о каких-то политических проблемах. Он выразил официальный протест, не так ли? – Соглашение о раскопках в Велализьере, заключенное Валентином, предусматривало, что пьюривары могут наложить вето на любой вид работы, который их не устроит.

– Пока что он просто заявил, что не хочет открывать святилище. Мы с доктором Гуукаминааном хотели встретиться с ним на прошлой неделе и попытаться выработать компромисс – хотя не знаю, какой может быть средний вариант между решением открывать святилище и не открывать его. Но эта встреча так и не состоялась по причине известного трагического события.

Возможно, вы, ваше величество, разрешите этот спор, когда Торккинууминаад вернется оттуда, куда ушел.

– Торккинууминаад? Так зовут киванивода?

– Да.

– Уж эти мне их имена – язык сломаешь, – проворчал Насимонте. – Торккинууминаад! Ватиимераак! Гуукаминаан! Клянусь Божеством, парень, обратился он к Аарисииму, – неужто вам так уж необходимо называть себя так, что произнести невозможно, хотя с тем же успехом…

– В системе имен есть своя логика, – спокойно пояснил Аарисиим, – Удвоение гласных в первой части имени означает…

– Приберегите эту дискуссию для другого раза, – с резким жестом сказал Валентин и попросил Магадоне Самбису: – Скажите так, любопытства ради, каковы были отношения киванивода с доктором Гуукаминааном? Трудные?

Напряженные? Считал ли святой муж святотатством удаление сорняков и восстановление части зданий?

– Ни в коей мере. Они работали рука об руку. И относились друг к другу с величайшим уважением, хотя одному Божеству известно, как мог доктор выносить общество этого старого грязного дикаря. Почему вы спрашиваете, ваше величество? Уж не думаете ли вы, что убийца – Торккинууминаад?

– Разве это так уж невероятно? Вы сами до сих пор не сказали о нем ни одного доброго слова.

– Он надоедливый тип и препятствовал нашей работе – по крайней мере, в вопросе о святилище. Но убийство? Даже я, ваше величество, не стала бы заходить так далеко. Всякий видел, что он и Гуукаминаан были очень привязаны друг к Другу.

– Тем не менее мы должны его допросить, – сказал Насимонте.

– Это так, – подтвердил Валентин. – Завтра надо будет заняться его розысками. Он ведь где-то в руинах, верно? Пусть его найдут и приведут сюда. Если это нарушит его паломничество, делать нечего. Скажите, что понтифик желает его видеть.

– Я позабочусь об этом, – сказала Магадоне Самбиса.

– А теперь понтифик устал и хочет спать, – завершил Валентин.

Оставшись наконец один в своем роскошном шатре после бесконечных трудов этого хлопотливого дня, Валентин с неожиданной силой ощутил, как ему недостает Карабеллы, этой маленькой, худощавой женщины, делившей с ним судьбу чуть ли не с самого начала того странного времени, когда он оказался в Пидриуде, на краю чужого континента, лишенный памяти и не знающий, кто он такой. Это она, полюбив его таким, как есть, и не ведая, что он коронал, лишенный трона, помогла ему вступить в цирковую труппу Залзана Каволя. Вскоре их жизни соединились, и когда он начал свой удивительный обратный путь к высотам власти, она последовала за ним на вершину мира.

Валентин жалел, что ее нет с ним сейчас. Они бы сели рядом и поговорили, как всегда делали перед сном. Он рассказал бы ей о всех перипетиях этого сложного дела, с которыми столкнулся днем, а она помогла бы ему разобраться в тайнах мертвого города – да просто побыла бы с ним, наконец.

Но Карабелла не поехала с ним в Велализьер. Это пустая трата времени, сказала она, – ехать лично расследовать это убийство. Пошли Тунигорна, пошли Мириганта, пошли Слита, пошли любого из высших чинов понтификале.