— Случалось видеть. А что?

— Обыкновенно, Виктор Васильевич, подобные статьи пишутся, когда уже ничего сделать нельзя, но чтоб на будущее была наука. Например: «Уроки Братска». Это про то, какие ошибки были допущены при строительстве города и гидроэлектростанции. Но проходит несколько лет, начинают строить какой-нибудь Усть-Илим — и все повторяется сначала! Потом уроки Самотлора. Уроки Варь-Егана. Кто ж без конца учит одни и те же уроки? Разве мы второгодники какие-то?

— Нет, все ж таки кое-какие уроки извлекаем, — задумчиво сказал Китаев.

— Да я не только про уроки, так сказать, негативного свойства толкую! И опыт — бесценный опыт, накопленный в Сургуте или на Самотлоре, явно не идет впрок. В песок уходит, в болоте тонет, но практически не применяется, не осваивается. Понятное дело: сговориться с десятком буровых управлений или бригад на Большой земле, организовать очередной «воздушный мост» куда доступнее, нежели попытаться собственный опыт распространить и внедрить. К чему были тогда все эти рекорды? Лёвинские? Твои?

— Трудный вопрос, Яклич. Я бы сказал — болезненный. Положение таково, что не можем мы сейчас от летающих собратьев отказываться — плановые темпы прироста не позволяют. Но то, что' это дело засасывает...

— Много они вам наработали, эти летающие!

— Много. Очень много. Но тут есть другой поворот, весьма и весьма тревожный. Слушай внимательно. — Китаев достал из стола толстый блокнот с разноцветными закладками. — В течение девятой пятилетки прирост проходки был получен: на сорок четыре процента — за счет увеличения численности работающих и на пятьдесят шесть — за счет повышения производительности труда. Да-а... Наша, между прочим, пятилетка. Лёвинская, громовская, шакшинская, петровская, глебовская...

— И твоя.

— И моя немножко.

— Ладно, не прибедняйся.

— Я не прибедняюсь. Просто ребят вспомнил. Макарцев, Сериков, Сухоруков, Метрусенко... Ох и доставали же меня эти «два Федора»! Ладно. Вечер воспоминаний после. Пошли дальше. Десятая пятилетка. Тяжелая, прямо сказать, картина: все сто процентов прироста получены за счет увеличения численности работающих. Все сто!

— Тогда-то и началась экспансия летающих...

— Ну, это не совсем корректная постановка вопроса. Помимо летающих и постоянное население округа росло год от году. Но сто процентов прироста лишь за счет увеличения численности! Это ни в какие ворота — ни в летающие, ни в приросшие корнями. Вот такие дела, Яклич...

— Да-а... Могу я записать эти цифры, Васильич?

— Пиши. Гордиться, как ты понимаешь, тут нечем, но и скрывать нет никакого резона. Работать надо. Работать! В чем-то ты прав: собственный опыт мы просто-напросто транжирим. Но ты погоди радоваться...

— К чему ты, Васильич? Ты же прекрасно понимаешь, что это явно не тот случай, когда я мог бы радоваться...

— Да к тому, что во многом ты не прав. Не пра-а-ав! Извлекать уроки мы все ж таки учимся, и порою успешно. Не обратил случайно внимания, как в Нягани дорожники развернулись?

— Обратил. И не случайно.

— Ты вот что себе пометь — и это главное. Они же не только на нефть работают, но и на социальную перспективу. Что такое бетонка на Самотлоре? Дорога промышленного значения. Исключительно. А что делают узбекские дорожники в Нягани? Трассы между промыслами и базой — это да, разумеется. Но не только это! Несколько районов округа, области в глухом, непроходимом углу получат устойчивую транспортную связь. Это ж большое, социально-значимое дело! Разве нельзя считать его развитием, обогащением самотлорского опыта дорожного строительства?!

— Понимаешь, Виктор Васильевич, какая тут штука. Мне показалось, что народ на Севере стал как-то меняться. Все чаще встречаются этакие спринтеры: быстренько возьму свое — и уеду. А что? Публика удобная, неприхотливая, ничего не просит — сама берет. Под таких можно и не торопиться с городом — этим город не нужен. И Север им не нужен. Надбавки — да, а Север — нет, чужое это для них место. И ведь они не просто так, ниоткуда, появились, их наши бесчисленные «временные схемы» и «временные варианты» породили...

— Не только, — сказал Китаев. — Не только в этом дело. Тут и воспитательный просчет имеется. На Самотлоре, повторяю, потруднее было, а люди не только взрослели, но и росли.

— А я, кстати, не об одних лишь помбурах да такелажниках толкую. Об инженерах тоже. На Самотлоре, коль ты его вспомнил, азартнее был инженерный народ, честолюбивее, к настоящему делу тянулся. Нынешние — осторожнее, лишнего шага не ступят, лишнего груза не возьмут, чуть что — в сторонку схоронятся...

— Послушай, — сказал Китаев, улыбнувшись. — Ты, часом, дачей не обзавелся?

— Нет, — ответил я, не понимая, к чему он клонит. — А что?

— Ничего. Стареешь ты, брат. Того и гляди, начнешь брюзжать: «Вот в наше время...»

— А это и есть наше время.

— Наше. Это верно.

— И так называемая осторожность молодых инженеров не одного меня занимает. Усольцев на пленуме обкома выступал — читал я у тебя дома этот номер газеты, — все о том же речь вел. И с Макарцевым по тому же поводу мы как-то разговорились...

— Правильно, есть такая тенденция. Губительная, надо сказать. Для человека губительная. Если человек перед собой большой цели не ставит, он не просто расти перестает, он вниз растет... Помнишь, когда мы бригаду создавали, то первым делом Лёвина замахнулись достать. Пусть не сумели. Зато каждый понял, что он способен на большее, чем привык считать. Теперь бывает и по-другому. Нередко бывает. В чем тут дело? Экономят себя? Не знаю... Не только в этом загвоздка. И не в недостатках, пока еще свойственных нашему быту, которые ты, по-моему, склонен не то чтобы преувеличить, однако ведет тебя в эту сторону, ведет, Я клич. А по мне, так важнее всего — воспитательный момент! Нет, ты не так понял: я не о том, что надо нотации читать, про чувство долга без конца талдычить. Воспитывать делом надо. Словом, которое с делом не расходится. А с этим у нас еще не всегда...

— Ну да. Сначала: «Твори, выдумывай, пробуй!» — а через минуту: «Куда ты лезешь!»

— И такое случается, — согласился Китаев.

— Да ты понимаешь, Васильич, что таким вот образом людей мы порой теряем! Из тех, кто, быть может, совершенно необходим Тюменскому Северу, но доказывать, что он необходим, ему никто не стал. Дескать, другие приедут — страна большая, все от тюменской нефти живут, все на нее и поработать могут.

— Всем тут и делать нечего, — усмехнулся Китаев.

— Ладно, оставим крайности — и приезжих доморощенных «экономистов», и безответственных хозяев. Давай о тех поговорим, кто готов отдать Тюмени и ум свой, и душу, но только чтоб душу его тоже в расчет принимали.

— А вот этот вопрос — внимание к кадрам, внимание к человеку, при всей его традиционности, я считаю самым главным в работе окружкома партии, — сказал Китаев. — Внимание постоянное, пристальное, не показное, не кампанейское. Техники нам шлют — не жалуемся. Если есть нехватка чего — чаще от собственного разгильдяйства. Однако без человека, осознающего свою роль и задачу, все наши наметки и планы ничего не стоят.

— Тут, Виктор Васильевич, мне и добавить нечего.

— А мне хотелось бы кое-что добавить. Я все над теми твоими словами думаю, об уроках. По-моему, ты не прав еще в большей степени, чем мне поначалу казалось. Представь сам. Из распадка ты одно видишь, а с горы, даже невысокой, другая у тебя перспектива. Мы-то, заметь, все время в гору идем, понимаешь?

В школьном дворе у вас росли три дерева. Не могу вспомнить какие. Не в этом суть. Но разве не пытались мы взбираться на них? И разве с ветви, даже самой ближней к земле, не открывалось море? Неужели я позабыл? Нет, другое тут объяснение. Другое — и совсем простое. В том портовом городе мы привыкли, что море видно отовсюду, и то, что в школьном дворе оно исчезало, мы просто не замечали — мы продолжали видеть и слышать его, и даже шум дождя не мог заглушить его могучего дыхания.