— Зачем, Васильич? — спросил я.
— Понимаешь, теперь-то ясно, что мы зарезались в старый ствол. А у него окончательный забой...
— Две-сто.
— Две-сто... Пласты «А». Значит, возможны перетоки газа из пластов «А» в сеноман и талицкую свиту. Наверх, поближе к устью. И что же тут у нас получается? На глубине тыща семьсот этот газок легко держится раствором один-двадцать. А выше? Догадываешься, в чем тут дело?
— Что-то из области физики... Ну да: удельный вес — это же граммы на кубические сантиметры. Как говорил Остап Бендер, на каждого из нас давит столб... Ладно. Значит, если столб раствора выше... Общее противодавление раствора на пласт возрастает с глубиной забоя при неизменном весе промывочной жидкости. Так?
— Соображай дальше. Сеноман и талицкая свита — это шестьсот — семьсот метров от дневной поверхности. Если сюда рванет газ с пластов «А» — потребуется удельный вес «два» и повыше...
Я посмотрел на схему геолого-технического наряда. Изогнутый ствол промысловой скважины, пронзая песчаники, глины, известняки, вскрывал газовые шапки и нефтяные пласты, теряясь в девонских толщах, в окаменевшем царстве панцирных, двоякодышащих и кистеперых рыб. Если в процессе бурения скважины будут вскрыты горизонты с разными коэффициентами аномальности пластовых давлений, возникнут... возникнут... возникнут... Слиплись замусоленные клейкие страницы старого учебника. Параграф третий: понятие о проницаемости горных пород. За единицу измерения проницаемости принимается дарси... Нет, это не о том. Параграф пятьдесят четвертый: цели и способы крепления скважин. Чтобы предотвратить осложнения, возникающие в результате пластовых перетоков, все горизонты с неодинаковым коэффициентом аномальности необходимо разобщить... Опять не о том. Это про нормально пробуренные скважины речь: опустили техническую колонну от устья до забоя, провели цементаж — и защитились от перетоков. А здесь переплелись два аварийных ствола... Хорошо бы не гадать, а увидеть все воочию, со стороны. Но как? Надрезать корку земного каравая и с отстраненным любопытством бробдингнега следить, как устремились вверх газовые потоки, смешиваясь и нарастая?..
— Надо перед сеноманом и после него ставить цементный экран, — сказал Китаев. — То же — с талицкой свитой.
— Долгая песня.
— Тут не одна песня. Концерт самодеятельных хоровых коллективов Сибири, и Дальнего Востока. Длину стволов мы знаем. А объем каверн? Там же все расшерудило. Недели не две работы, не меньше. А то и на месяц.
— А если не ставить экран? Весь куст осложнится?
— Если б только куст... Весь купол.
— Вот в этом-то и был весь ужас, — сказал Макарцев Сорокину. — Купол... Озерные структуры я знал, пожалуй, лучше других. Потому и клял себя потом, что в стороне остался, Китаева одного оставил...
— Одного?! — усомнился Сорокин. — А Яклич говорит, что там целый генералитет собрался...
— «Города сдают солдаты, генералы их берут...» Ладно, — сказал Макарцев. — Что было — то было.
— Серьезное дело, — сказал я.
— Серьезное... Не то слово, — сказал Китаев. — Да, — вдруг засуетился он. — Что же это я тут прохлаждаюсь? Надо поглядеть, как и что...
Я на буровую не пошел. Там и без меня топталось, помимо вахты, человек шесть, не меньше, но из них-то каждый надеялся, что сумеет помочь — увидит что-либо такое, чего другие не разглядели, или слово заветное скажет, да так ловко, что мигом ситуация переменится. Знающие мужики подобрались сейчас на буровой, но даже все их знания, соединенные вместе, не могут сделать одного: поворотить время вспять, вернуть тот час, когда агрегат геофизиков появился на буровой и стал разворачиваться перед приемным мостом...
Вошел в культбудку сутулый мужик в валенках, сразу уткнулся в вахтовый журнал, что-то он там бормотал, кряхтя и вздыхая, а я, приглядевшись, спросил:
— Евгений Палыч! Какими судьбами?
— Здравствуйте, — буркнул он, не поднимая головы. И, чуть помолчав, продолжил нехотя: — Так вот, не было счастья — да несчастье помогло. Свидеться.
Евгения Павловича Гечя я не встречал, кажется, е того апрельского дня, когда он вместе с Китаевым получал орден; знал, что Юсупов и Кильдеев давно в других вахтах, да и сам он ушел из бригады, прочно осел у освоенцев.
— Теперь тут для всех работа нашлась, — проворчал Гечь.
И я вспомнил хмурое осеннее утро на первом озерном кусте, нервозное ожидание вышкарей, Вавилина и Макарова, сражавшихся с насосами, Юсупова и Кильдеева, которые готовили шурф для квадрата, Лехмуса, карабкавшегося по трапам вышки... И Гечя. Гечь разглядывал геолого-технический наряд и встревоженно шептал: «Напоремся мы на газок...»
— Вот и напоролись, — сказал я.
— Что? — переспросил Гечь. Вот и напоролись на газ, — повторил я. — Правы оказались вы, Евгений Павлович.
— Прав? — Он укоризненно посмотрел на меня. — Напрасно вы так. Напрасно. Прав или не прав — а работы тут всем хватит. Потому как забота наша — общая. Самотлор называется. Не слыхали?
И ушел, проворчав напоследок что-то невнятное. Но наверняка обидное. И поделом: разве имел я право предположить — хотя бы на миг, — что Гечь злорадствовать станет, поскольку прав оказался? Да разве найдется человек, который в такой ситуации способен злорадствовать? Впрочем, один нашелся. Еще и двух часов не прошло, как мы с ним расстались в аэропорту...
Вернулся Китаев.
— Ну как? — поинтересовался я.
— Восемь.
— Что — восемь? — тупо переспросил я, попадаясь на крючок старого розыгрыша.
— А что — скак»? — Китаев усмехнулся, но заторможенно, тускло, одними лишь уголками губ, лицо оставалось неподвижным, застывшим. — Ты когда прилетел? — спросил он.
— Сегодня утром.
— Ого. И сразу к нам рванул? Аварией захотелось полюбоваться. Это прямо чутье у вас — на то, где что-либо не так, — раздраженно сказал Китаев.
— Да я про аварию только в автобусе узнал. Я просто...
— Повидаться? — Китаев пронзительно взглянул мне в глаза. — Темнишь ты, Яклич...
Темню. Так и есть — темню. Но не хочется мне сразу говорить Китаеву о причине, которая сюда меня привела. И без того у него хватает забот...
Утром, в аэропорту, едва ощутив под ногами твердую землю, я столкнулся с одним из своих заезжих коллег, которого частенько встречал в этих краях. Впрочем, это обстоятельство, как ни странно, приятелями нас не сделало.
Увидев меня на автобусной остановке, он заорал:
— К Китаеву опять приехал? Самое время! — И злорадно добавил: — Ну, закривил твой Васильич! Прямо под Великую китайскую стену! Такое напозволял! В общем, готовь блокнот потолще — будешь писать панихиду по озерному кусту!
— Что случилось? — спросил я. — Авария?
— Еще какая! Нравственная, я бы сказал, авария. Кстати, как заголовочек, а? «Нравственная авария». Звучит? Или нет, не так... У них какой-то термин специальный есть — это когда газ прорывается... Не помнишь?
— Выброс, что ли?
— Во-во! Нравственный выброс! Так и назову.
— Да ты не пыли. Скажи толком, что произошло?
— Сам узнаешь. Одним словом — липа. Двумя — липовый рекорд. Тремя — перерасход государственных средств. Еще тремя — наглый обман государства.
— Ты бы выбирал выражения, а? — не сдержался я.
— А что? У меня все доказательства — вот они! — он потряс пухлой картонной папкой, перетянутой скотчем. — Так что выбирать выражения мне не придется. Это тебе придется выбирать другого героя. Или стараться, выгораживать... Ничего не выйдет! Китаев зарвался и получит свое!
— Ладно, у тебя регистрация, беги-беги, а то ты и впрямь получишь свое, — ввязался я в эту бессмысленную перепалку.
— Меня не запугаешь! Я буду писать правду! Да. Только правду. Следи за газетой!
— Ладно, выкладывай, что у тебя там, — сказал Китаев. — Нечего в молчанку играть.
— Рекорд. Всесоюзный рекорд скорости проходки.