Еще одно широко распространенное представление — о своеобразии инскрипта, отражении в нем индивидуальности автора и специфики его отношений с адресатом. Так, О. Ласунский полагает, что «жанр дарственной надписи не зажат в тиски формальных требований — в этом его прелесть: автор может дать простор своей фантазии и, что называется, вволю порезвиться», к «освященным многолетним опытом нормам» написания инскрипта он относит только «более или менее полное и точное указание адресата, а также фиксацию времени и места дарения»[1183]. Аналогичным образом Е. И. Яцунок утверждает, что в инскриптах отражается «своеобразие личности тех, кто дарил свои книги, и тех, кому они были предназначены»[1184]. Иванов-Разумник писал, например, что «Александр Александрович [Блок] не делал ничего незначащих, шаблонных, штампованных надписей: „на добрую память“, „глубокоуважаемому“, „с приветом“, — а если и делал, то очень редко, или малозначительным людям, или когда дарил целую серию своих книг»[1185].

Лишь Н. А. Богомолов отмечает, что «в подавляющем большинстве случаев такие надписи делаются автоматически по заранее разработанному или спонтанно возникающему в памяти шаблону», и только как отклонение от нормы «значимы отступления от шаблона, свидетельствующие о специфическом характере отношений дарящего книгу с тем, кому она преподносится» (Богомолов, с. 373). Нам именно эта точка зрения представляется верной; действительно, данный жанр весьма этикетен, и даритель обычно осуществляет выбор из сравнительно небольшого числа принятых в это время и в этой культурной среде формул.

Приведу ряд выписок из одной подборки инскриптов: «Вере Евгеньевне Гаккель на добрую память от автора» (В. А. Комаровский), «Надежде Николаевне Богоявленской на добрую память от автора» (В. Г. Короленко), «Владимиру Александровичу Шуф на добрую память. Автор» (С. Я. Надсон), «Николаю Александровичу Лейкину на добрую память от автора» (Л. И. Пальмин) «З. М. Кельсону на добрую память. В. Пяст» (Лесман, с. 114, 118, 156, 168, 180; см. также с. 23, 144, 191, 192, 206, 211). При желании число подобных инскриптов легко умножить, как и привести примеры ряда других постоянно используемых формул («с глубоким уважением» / «глубокоуважаемому» / «многоуважаемому», или «дружески» / «в знак дружбы», или «дорогому», или «с любовью» / «в знак любви» и т. п.). Только обращение к инскриптам ряда поэтов Серебряного века создает иллюзию, что дарственные надписи являются глубоко личными, а на деле подобные инскрипты составляли незначительное меньшинство, преобладали же стандартные формулы.

Изложенные наблюдения показывают, что библиофильская трактовка инскрипта, основывающаяся на материале наиболее «выигрышных» для публикации игровых и претендующих на значение литературного произведения инскриптов, скрывает его подлинный смысл. Адекватное понимание его характера и функций возможно только при анализе его в контексте использования, т. е. в контексте дарения книги, на которой он написан.

Конечно, у дарителя нередко существует внутренняя мотивация к дарению: в русском обществе писательство имеет высокий культурный статус, автор, опубликовавший нечто (особенно книгу), некоторым образом подтверждает свои права на роль человека неординарного — умного, знающего, пророка и т. д. Каждое дарение своей книги повышает общественный статус автора.

Но главная причина дарения — не в этом.

Изучение социальной функции дара М. Моссом показало его фундаментальную социальную роль в интеграции общества, причем дар, выступающий, на первый взгляд, как свободное и безвозмездное действие, по сути своей является принудительным и небескорыстным. В архаическом обществе, в котором не было экономического рынка, товарного обмена и т. д., соответствующую функцию выполняло дарение. Поставки товаров и благ «почти всегда облекались в форму подношения, великодушно вручаемого подарка, даже тогда, когда в этом жесте, сопровождающем сделку, нет ничего, кроме фикции, формальности и социального обмана, когда за этим кроются обязательность и экономический интерес». И хотя сейчас соответствующие функции выполняют прежде всего иные институты, однако «мораль и экономика подобного рода продолжают постоянно и, так сказать, подспудно функционировать и в наших обществах…»[1186]. В определенных ситуациях общество ждет от человека, что он будет дарить, и не ответить на эти ожидания — значит пренебречь общественными условностями, на что мало кто решается. И дарить нередко приходится и тем, кто человеку безразличен и даже неприятен.

В литературном сообществе существует целый ряд неписаных правил поведения, литературная этика (например: при изложении чужих мыслей, а тем более при цитировании следует указывать источник; нельзя искажать или придумывать несуществующие цитаты; нельзя использовать уже существующие псевдонимы; псевдоним может раскрыть только автор, другие могут сделать это только после его смерти и т. д.). К числу таких правил принадлежит и обычай дарить свою книгу коллегам, которые входят в круг общения, причем дарить с инскриптом; это норма взаимоотношений в литературной среде.

Определенную часть тиража новой книги (несколько десятков экземпляров) автор предназначает для подарков (кроме того, до революции со второй половины XIX века существовала еще традиция рассылки своей книги по литературным изданиям для отзыва, но в советское время она постепенно исчезла, рассылкой занимались издательства).

Не дарить книгу нельзя: это означало бы, что автор чуждается своих коллег. Не подарив книгу, он обидит или даже оскорбит того или иного литератора, который ждет от него подарка. Даря книгу коллеге, писатель показывает, что признает его права на место в литературе, считается с его мнением и оценкой, подтверждает наличие своей связи с ним и ожидает, что в литературных делах коллега будет оказывать ему содействие и признавать, в свою очередь, его литературные права. Подаренными экземплярами он помечает границы своего круга, той литературной среды, к которой принадлежит. В нее входят представители иных элементов института литературы: издатели, редакторы периодических изданий, книготорговцы, рецензенты и т. п.; представители других видов искусства, в рамках которых нередко находят иное воплощение литературные произведения, — театральные и кинематографические деятели, художники-иллюстраторы и т. п., а также коллеги-литераторы — учителя и авторитетные для автора представители литературного цеха, коллеги, равные по статусу, ученики и другие представители следующего литературного поколения.

Кроме того, любой дар предполагает отдаривание. Литератор бесплатно получает в ответ книги своих коллег. Но отдаривание идет и в иной форме (часть одариваемых книг вообще не выпускают). «Отдариться» можно хорошим отношением, положительной рецензией, положительными оценками в литературном сообществе. Это значит, что рецензент, которому подарена книга, обычно не ругает книгу или хотя бы пишет отрицательный отзыв мягче, без резких нападок.

Таким образом, дарение книги — акт этикетный, в каком-то смысле обязательный. Столь же этикетный характер носит инскрипт.

Если бы книга дарилась только для чтения, то инскрипт не был бы нужен: кем подарена книга и при каких обстоятельствах, адресат и так знает, а текстом для прочтения теперь располагает.

Конечно, в ряде случаев этикетность инскрипта уходит на второй план, когда с его помощью автор стремится решить конкретные задачи: познакомить со своей книгой определенных коллег по литературному цеху, наладить или улучшить отношения с адресатом, обеспечить положительную рецензию. Вот примеры: «Глубокоуважаемому Виктору Петровичу Буренину, на милостивый суд, от автора. Н. Карпов», «Почитаемому деду Пафнутию от уважающего автора. Удостойте добрым словом, если заслуживает, если же не заслуживает, то обругайте… молчанием. И. П. Зазулин» (Дед Пафнутий — псевдоним сотрудника «Петербургского листка» С. С. Окрейца (Рейтблат, с. 473, 471)). Или сочинитель желает добиться постановки своей пьесы. Например, пьеса дарится руководителю театра: «Дорогому Александру Александровичу Таирову в ожидании скорой встречи — на суд милостивый. Н. Евреинов»; «Многоуважаемому Федору Адамовичу Коршу, судье строгому, но справедливому, — на добрую память» (В. П. Свенцицкий (Рейтблат, с. 470, 482)) и т. п. Инскрипт может делаться даже в расчете на то, чтобы успешно пройти цензуру. Вот надписи авторов на изданиях пьес, представляемых в театральную цензуру: «Его Сиятельству г-ну Графу Головину, снисходительному цензору. От признательного автора. D-r В. Гречинский» (Рейтблат, с. 467); «Ликург был строгим законодателем, прошу Вас не судить по его законам» (Н. Базилевский на пьесе «Закон Ликурга» (М., 1934) — Сектор редких книг РГБИ).