Сказать, что она привела себя в порядок, нельзя даже с большой натяжкой. Туфли с отломанными каблуками — один отлетел, когда ее вышвырнули из лимузина телохранители Станюковича, второй сама отбила кирпичом. Свеженькое решеньице. Колготки с чудовищными дырами на коленях просто выбросила. Из юбки молодой паскудник вырвал крючок, молния разошлась, и Лидия проткнула края пояска шпилькой, загнув концы. Жилет, единственная не пострадавшая вещь, кое-как стягивал блузку с оборванными пуговицами. Жакет был разорван по шву на спине. Лидия вытерла лицо белой шелковой подкладкой и пока что, для тепла, надела его задом наперед.

Она брела по темной стороне улицы. Здесь целый квартал стоял со слепыми выбитыми стеклами. Все перекопано; прогибающиеся под ногой мостки над ямами, мертвая строительная техника, хлюпающий насос, заливающий мостовую парящим на холоде потоком воды. Впереди шумела большая магистраль. Обходя канаву, Лидия свернула во двор, прошла какими-то темными подворотнями и оказалась на Сретенке, у обувного. Прямо перед ней стояла милицейская иномарка с гербом Москвы. Трехдюймовочка, презиравшая муниципальную ментовню за эти самые иномарочки и разработанную Славой Зайцевым пижонскую форму, признавала за ней одно качество: платят там побольше и, соответственно, говнюков поменьше.

— Молодой человек! — крикнула Лидия в щель над приопущенным стеклом. Стекло поползло вниз, и пока оно опускалось, у молодого человека вытягивалась физиономия. Лидия увидела себя его глазами: эти всклокоченные грязные волосы, этот порванный жакет задом наперед, который она забыла снять, а главное, всюду цементные пятна, которые были не видны в темноте, а сейчас так и бросались в глаза.

— Молодой человек, меня избили, и я потеряла сумку с деньгами и документами.

— Когда, где?

Лидии не понравился тон муниципала, но, в конце концов, черт с ним, с тоном, лишь бы помог.

— С полчаса назад, отсюда недалеко, во дворе.

— Вы его знаете?

— Их, а не его. Двое, на иномарке, и водитель.

— Номер? — в телеграфном стиле продолжал муниципал.

— Было темно, фары слепили. И я боялась посмотреть!

— Так чего ж вы от меня хотите? — пожал плечами муниципал. — Поди туда, не знаю куда? Обратитесь в отдел по месту совершения. Хотя не советую: они тоже вряд ли помогут. Езжайте-ка лучше домой. Если у вас есть дом. — И он с сомнением посмотрел на проклятый жакет.

— Молодой человек, миленький, отвезите меня домой! Посмотрите на меня — ну куда я в таком виде?! И у меня денег нет. Я вам заплачу, дома. — Лидия прикидывала, куда ехать: к Трехдюймовочке или сдаться Парамонову? Лучше к Трехдюймовочке.

Муниципал кивком подтвердил, что в таком виде и на самом деле никуда, и ответил:

— Патрульная машина не такси.

Стекло поползло вверх. Включив елочные мигалки на крыше, иномарка торжественно отчалила.

В обувной Лидию не пустили (она хотела попроситься в туалет и привести себя в порядок), и следующие полчаса «не пустили» повторялось на все лады. На остановке какая-то старуха подняла гвалт, и ее не пустили в троллейбус, потом не пустили в метро; не пускали в машины, а чаще, притормозив и разглядев ее, шоферы вовсе не останавливались. Один крикнул: «Тебе на мусоровозке кататься, чучело!» Окоченевшей до бесчувствия Лидии было все равно. Она это приняла как совет и начала проситься в грузовики, потому что мусоровозки не попадались.

Отвез ее водитель машины, которая посыпала улицу песком. Он хотел, чтобы Лидия расплатилась натурой, но в конце концов удовлетворился часами, купленными в свое время в Париже за двести франков.

Запах Трехдюймовочкиных блинов она почуяла еще на лестничной площадке. Подруга открыла дверь и, не взглянув на Лидию, роняя тапочки, рванула обратно на кухню:

— Горят!

Лидия по стенке добрела до кухни. От тепла и запаха блинов кружилась голова, хотелось лечь на казавшиеся упоительно чистыми половики и уснуть.

Румяная и пухлая, как булка, в одной ночной сорочке (из чего следовало, что Кудинкина дома нет), Трехдюймовочка пекла блины сразу на четырех сковородках, по кругу: на одну наливаешь, другая поджаривает блин на одном боку, на третьей блин переворачиваешь, с четвертой снимаешь и заливаешь тесто, и тут пора снимать блин с третьей. Только успевай вертеться.

— Ну ты как, Лидусь? Кудинкин на дежурстве, завтра пойдет долги твои выбивать, Василь Лукич звонил еще вчера, не мог тебя поймать, он уже в Тюмени… — Не отрываясь от своих сковородок, Трехдюймовочка наконец, взглянула на Лидию и замерла с половником в руках. Вязкая струйка блинного теста полилась на пол.

— КТО?!! — Майорша рубанула половником по кухонному столу.

— Понятия не имею. То есть были какие-то люди, дешевка, в турецкой коже. А по чьему заказу — не знаю. — По спине побежал озноб, как это бывает в бане от сильного жара. Лидия сползла по дверному косяку и, сев на пол, стала раздеваться. Пора было заплакать, участливая Трехдюймовочка очень к этому располагала. Но, кажется, из Лидии сегодня выбили что-то женское. Или вбили что-то бизнесменское. Хотелось не плакать, а отвечать ударом на удар. — Знаешь, Оль, мне кажется, если они стали наезжать, значит, я на правильном пути.

На плите чадили забытые блины. Трехдюймовочка спохватилась, выключила газ и участливо сказала:

— Горе ты мое, миллионерша драная. Пойду ванну тебе наберу.

ТОГДА СЧИТАТЬ МЫ СТАЛИ РАНЫ

— Лидка, паршивка, я удивляюсь, что ты до сих пор жива! Да он золотой человек, этот Станюкович. Ангел! Велел только припугнуть и отпустить, и это после того, как ты…

— Это не Станюкович, — перебила Трехдюймовочку Лидия. — Его телохранители только выкинули меня из машины. На ходу. А били другие, из другой машины.

— Есть такая схема охраны, — объяснил из своего кресла Кудинкин. — За машиной охраняемого идет вторая, с интервалом, чтобы засечь возможную слежку. Так что Станюкович вполне мог позвонить в эту вторую машину и приказать, чтобы тебя поучили. А сам вроде бы ни при чем, его телохранители только выставили тебя из лимузина…

Мизансцена была та же, что и три дня назад, когда Лидия приползла к Трехдюймовочке от Вадима: она в хозяйской постели, одетая в хозяйскую сорочку со слишком большим вырезом; Трехдюймовка хлопочет, а выставленный в кресло Кудинкин компенсирует это неудобство тем, что пялится на Лидину грудь.

Только три дня назад у нее была кредитная карточка и ключи от квартиры. И было во что одеться. И было совершенно ясно, кто Лидин враг: Вадим. А теперь — какие-то люди в какой-то забрызганной грязью машине… Кажется, сломали ребро: малейшее движение отдавалось болью справа, под грудью, где разливался сизый кровоподтек — молодой подонок расстарался. И жуткий синячище на копчике (она рассмотрела в зеркало) — это работа пузатого. А кровоподтеки на коленях — прощальный подарочек от быков Станюковича…

— Тогда считать мы стали раны, товарищей считать, — со вздохом продекламировал Кудинкин. — Что ты знаешь про своего таксиста?

— Ничего. Пожилой, черная «Волга».

— Со счетчиком?

— Нет… У него радиотелефон, — вспомнила Лидия. — Старый, вроде военного, с трубкой в таких зажимах.

— Поздравляю, — сказал Кудинкин, — он частник. С полтысячи частников на черных «Волгах» в Москве, я думаю, наберется. Каких-нибудь месяца два, и мы проверим всех.

— Какой же он частник, если я сама его вызывала по телефону из таксопарка? — возразила Лидия.

— Ага, и тебе ответили: «Вам сейчас перезвонят», и он перезвонил и торговался, как извозчик? А телефон ты нашла по газетному объявлению?.. Частник! А «таксопарк» — не таксопарк, а диспетчерская. Сидит у себя дома женщина, принимает звонки от клиентов и перезванивает водителям в машины. А ей за это капают грошики, рублей по пятнадцать с заказа… Газета с объявлением у тебя не сохранилась?

— А как же! — сказала Лидия. — Очень даже надежно сохранилась: в квартире, за стальной дверью.