Дом Раскина был башней из белого кирпича с ржавеющими балконами, забитыми всяким хламом, примерно треть окон которого была заклеена старыми газетами или алюминиевой фольгой. На глазок в башне было этажей пятнадцать-шестнадцать, и…

— Стой! — сказала Мэри.

— Что?

— Он живёт на последнем этаже! Я вспомнила: он называл свою квартиру «пентхаузом в трущобах». — Она помолчала. — Конечно, я всё ещё не знаю номера квартиры, но он здесь живёт больше двух лет. Я уверена, что почтальон его знает — преподаватели обычно получают кучу журналов и тому подобного.

— И что? — спросил Понтер, явно не понимая.

— Ну, мы просто отправим письмо «Корнелиусу Раскину, Ph.D.» на этот адрес, и просто укажем «верхний этаж» как часть адреса, и, я уверена, письмо дойдёт.

— Ага, — сказал Понтер. — Хорошо. Тогда наши дела здесь закончены.

Глава 39

Скульптор личности некоторое время молча рассматривал Понтера.

— Я вижу, вам не чужда ирония.

— В каком смысле?

— «Наши дела здесь закончены». Вы мне сказали, что совершили преступление в мире глексенов — легко догадаться, какое именно.

— Правда? Я сомневаюсь, что ваша догадка верна.

Селган слегка пожал плечами.

— Возможно. Однако я догадался об одной вещи, которая, вероятно, ускользнула от вашего внимания.

Понтер недовольно двинул плечом.

— И что же это такое?

— Мэре подозревала, что вы собираетесь что-то сделать с Раскиным.

— Нет-нет, она абсолютно невиновна.

— Правда? Женщина её ума — и повелась на вашу неуклюжую попытку заставить её показать вам, где живёт Раскин?

— Мы правда собирались послать ему письмо! Всё было так, как я рассказал. Мэри чиста, на ней нет греха — кстати, её имя означает именно это. Она названа в честь матери их воплощённого Бога, женщины, которая зачала непорочно, свободная от первородного греха. Я узнал об этом ещё во время моего первого визита в их мир. Она бы никогда…

Селган поднял руку.

— Успокойтесь, Понтер. Я не хотел вас задеть. Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.

— Понтер? — позвал Хак через кохлеарные импланты.

Понтер подтвердил, что слышит, крошечным кивком.

— Судя по ритму дыхания Мэре крепко заснула. Ты не потревожишь её, если уйдёшь сейчас.

Понтер осторожно выбрался из Мэриной постели. Светящиеся цифры на стоящих на ночном столике часах показывали 1:14. Он вышел из спальни и по короткому коридору прошёл в гостиную. Как всегда, он надел свой медицинский пояс и сразу проверил одно из его отделений, убедившись, что запасная карта-ключ, которую дала ему Мэри, по-прежнему находится там; он знал, что она ему понадобится для того, чтобы вернуться в здание.

Понтер открыл входную дверь, вышел в коридор, дошёл до лифта и спустился на нём на первый этаж. Он знал, что иногда первый этаж обозначают «1», а иногда — «L», как это было и в лифте дома Мэри.

Понтер пересёк обширный холл и через двойные двери вышел в ночь.

Но как же непохожа была эта ночь на ночи его родного мира! Свет лился отовсюду: из окон, из электрических фонарей, установленных на высоких вертикальных столбах, от едущих по дороге машин. Наверное, ему было бы проще, будь вокруг по-настоящему темно. Хотя издалека он не слишком отличался от глексена — по крайней мере, от глексена-культуриста — эту свою прогулку он предпочёл бы совершать в полной темноте.

— Ладно, Хак, — тихо сказал Понтер. — Куда теперь?

— Повернись налево, — ответил Хак, снова через кохлеарные импланты. — Мэре обычно пользуется дорогой, предназначенной исключительно для автомобилей, когда возвращается домой из университета.

— Четыреста седьмое, — сказал Понтер. — Она так её называет.

— В любом случае, нам нужно найти другой, безопасный путь, идущий параллельно этой дороге.

Понтер побежал. Отсюда до пункта назначения было около пяти тысяч саженей — если держать хорошую скорость, можно обернуться за децидень.

Ночь была прохладной, чему Понтер был очень рад. Хотя в его мире большая часть листвы на деревьях уже пожелтела, здесь листья большей частью оставались зелёными — да, зелёными, уличное освещение было достаточно ярким, чтобы легко различать цвета.

Понтер никогда в жизни не задумывался над тем, чтобы кого-либо убить, однако…

Однако никогда в жизни никто не причинял такого вреда тому, кого он любит.

И, если бы такое даже произошло, в цивилизованном мире виновник был бы легко пойман и понёс бы наказание.

Но здесь! На этой безумной зазеркальной Земле…

Он должен сделать что-то большее, чем отсылка анонимного бумажного письма. Он должен сделать так, чтобы Раскин узнал не просто, что раскрыт, но и кто его раскрыл. Он должен ясно понять, что нет ни одного, даже малейшего шанса, что ещё одно такое преступление сойдёт ему с рук. Только тогда, чувствовал Понтер, Мэре снова обретёт отобранный у неё покой. И только тогда он узнает, есть ли правда в предположении Хака о том, что её поведение по отношению к нему нетипично для женщин её вида.

Понтер бежал вдоль улицы между двумя рядами двухэтажных строений, перед каждым — травянистый газон и иногда несколько деревьев. На бегу он заметил идущую его направлении фигуру — мужчина-глексен, с белой кожей и практически без волос на голове. Понтер перебежал на другую сторону улицы, так, чтобы не приближаться к человеку близко, и продолжил путь.

— Здесь поверни направо, — сказал Хак. — Из этого скопления жилищ впереди, похоже, нет другого выхода.

Понтер сделал, как Хак сказал, и побежал по перпендикулярной улице. Он миновал лишь один квартал, и Хак сказал ему снова повернуть направо, в западном направлении, ведущем к кампусу.

Дорогу перед Понтером перебежал кот с поднятым вверх хвостом. Понтер был поражён, когда узнал, что люди одомашнили кошек, которые бесполезны на охоте и даже палку неспособны принести. Однако, подумал он, каждому своё… Он продолжил бег, плоские ступни звонко шлёпали по твёрдой поверхности дороги.

Вскоре Понтер увидел бегущую к нему большую чёрную собаку. Вот приручение собак он мог понять. Он уже заметил, что у глексенов имеется множество разных пород собак, выведенных, по всей видимости, путём селекции. Многие казались неподходящими для охоты, но, как он полагал, их внешность, наверное, просто нравится хозяевам.

Опять же, Понтер слышал, как палеоантропологии в Вашингтоне обсуждали его собственную внешность. По-видимому, его черты лица соответствовали тому, что они называли «классический неандерталоид» — причём в его экстремальной форме. Эти учёные были удивлены отсутствием у народа Понтера редукции надбровного валика и размеров носа и отсутствием даже намёка на этот смехотворный нарост на самом кончике нижней челюсти.

Однако с того момента, когда истинное сознание расцвело в его народе и вследствие этого вселенная расщепилась надвое где-то полмиллиона месяцев назад, происходил осознанный отбор половых партнёров, который привёл к сохранению, а фактически — к закреплению особенностей, которые так много людей считали красивыми.

— Не устал? — спросил Хак.

— Нет.

— Хорошо. Осталось ещё столько же.

Внезапно раздался громкий лай, и Понтер вздрогнул от неожиданности. Ещё одна собака — здоровая и коричневая — направлялась к нему, и вид у неё был далеко не радостный. Понтер знал, что не сможет обогнать четвероногого, поэтому остановился и повернулся к собаке.

— Тихо, тихо, — произнёс он на своём языке, надеясь, что пёс распознает успокаивающие интонации, если не слова. — Хорошая собачка.

Коричневое чудовище продолжало бежать к Понтеру, не переставая лаять. На втором этаже ближайшего жилища зажглось окно.

— Красивая собачка, — сказал Понтер, чувствуя, как всё его тело напрягается, хотя и понимал, что это глупо. Как и бараст, пёс мог учуять чужой страх и…