Направление хасидизма, представленное школой Шнеура Залма­на (Шнеерсона) из местечка Лиозно, связывает Божественный путь с интеллектом. В своей книге «Тания» Шнеур Залман описывает различные свойства разума, познающего высший Дух, понятиями хохма (мудрость), бина (разум) и даат (знание). Это направле­ние по первым буквам триады именуется Хабад. Его центром пер­воначально было местечко Любав ичи (Белоруссия), а ныне — Нью-Йорк. Особое место в хасидизме занимает понятие духовно­го вождя — цадика (евр. — праведник). Считалось, что такой че­ловек, обладающий даром пророчества, является своего рода по­средником между Богом и людьми. Позднее сложился даже культ цадиков и, более того, их династий. Поклонение им принимало иногда формы массового суеверия и раболепного почитания.

Из философии хасидизма вытекает и его этика. Хасиды пола­гают, что любовь к Богу и любовь к людям — одно и то же. Люди все равноценны, а грешник — только заблудший брат. Помогать надо всем. Основными добродетелями хасиды признают скром­ность, радость и воспламененность (душевное горение). Скром­ность проистекает из того, что все в мире — творение Божества. Радость — отражение того, что все в мире создано Господом для блага человека. Любое дело можно и нужно делать с радостью. Поэтому некоторые цадики культивируют веселые мелодии, пес­ни, музыку и танцы. Сложился даже определенный исполнитель­ский стиль хасидских музыкантов. Наконец, душевное горение — это постоянное стремление достичь чувства личного восторга при выполнении любого дела, рассматривая его как дело Божье.

Поскольку наряду с нетрадиционными идеями хасиды ввели некоторые изменения в общепринятые обряды и молитвенники, они встретили ожесточенное сопротивление со стороны привер­женцев традиционного раввинистического иудаизма. Центром тог­дашней раввинской учености был Вильно (Вильнюс), ставший одновременно и центром противников хасидского движения, ко­торых возглавил знаменитый раввин Элиягу бен Шломо Залман, или Виленский Гаон (гений). Об этом, несомненно, выдающемся человеке уже при жизни рассказывали поразительные истории, граничащие с легендами. Известно, что уже в семь лет он произ­нес первую проповедь в Большой синагоге, а в десять самостоя­тельно изучил раввинскую литературу и наравне со взрослыми принимал участие в талмудических прениях. Всю свою жизнь он посвятил изучению и толкованию Закона во всей его полноте. Он твердо верил в то, что «религиозные заповеди и обряды составля­ют проявление Божьей воли... Праведники не стремятся ни к при­ятному, ни к полезному, а к тому, что по самой сущности есть доб­ро, то есть к исполнению заповедей Торы». Более того, этот суро­вый аскет искренне полагал, что «веселье и избыток пищи родят все дурное». Естественна поэтому та ненависть, которую он ис­пытывал к новоявленным проповедникам служения Богу в радо­сти — хасидам. Дело дошло до того, что в 1772 г. в Большой синаго­ге Вильно был провозглашен подписанный Гаоном текст херема — отлучения от еврейского сообщества всех виленских хаси­дов, в котором были такие слова: «Пусть везде преследуют и угне­тают хасидов ... Пусть рассеивают их сборища... чтобы истре­бить идолов с лица земли. Тот же, кто поспешит в этом добром де­ле, удостоится жизни вечной».

Херем повторили во многих городах, и до самой своей смерти, последовавшей в 1797 г., Гаон отвергал все попытки примирения с хасидами. В день его кончины виленские хасиды открыто пля­сали под веселую музыку, радуясь уходу из жизни своего гоните­ля. В ответ митнагдимы устроили настоящий погром веселящихся, в результате которого погибло трое хасидов. Затем в виленских синагогах под звуки шофара было провозглашено, что «хасиды... вовсе не признаются сынами Израиля». Толпы митнагдимов на­чали повсеместно преследовать и оскорблять хасидов и всячески портить их имущество.

Трудно представить себе дальнейшую судьбу нового движения, если бы Литва не вошла в состав Российской империи. В ответ на жалобу гонимых виленский губернатор запретил кагалу «наказы­вать евреев, нарушающих обряды религии, и позволил каролинам (так тогда именовали хасидов. — В. В.) отправлять богослужения». Но накал ненависти у митнагдимов не стихал, и, решив погубить противников любыми средствами, они прибегли к откровенно ложному политическому доносу. В то время в России царствовал император Павел I, подвергавший преследованиям все, что было даже отдаленно похоже на новые идеологические и религиозные течения, подозревая в них идеи революционной тогда Франции. Зная это, виленские митнагдимы тайно сообщили в Петербург о «противогосударственной» деятельности «руководителя каро­линской секты Залмана Боруховича (Шнеура Залмана)». Тут же последовал приказ о его аресте и немедленном препровождении в оковах в страшную Петропавловскую крепость в Санкт-Петербур­ге. Там ему учинили допрос в Тайной канцелярии, где расследова­лись особо важные государственные преступления. Мало кому в то грозное время удавалось оправдаться и доказать свою неви­новность. Однако после двух месяцев пребывания в заключении, в течение которых его убедительные ответы на допросах произве­ли самое благоприятное впечатление как на следователей, так и на самого императора, по высочайшему указу узник был освобо­жден и отпущен домой. Более того, Альтера (Старого) Ребе, как его потом назвали, власти снабдили письмом, где указывалось, что «секта евреев, каролины именуемая, остается на прежнем ее су­ществовании». Хасиды ликовали и распространяли рассказы о его пребывании в Петербурге, а также о чудесном его влиянии на высшие власти империи. День его освобождения — 19 кислева по еврейскому календарю (декабрь) 1798 г. — стал у его последова­телей праздничным.

Однако виленская еврейская община раскололась на два враж­дебных лагеря, постоянно жалующихся друг на друга властям. Бывший раввин Пинска Авигдор Хаймович дошел даже до того, что снова послал донос на Шнеура Залмана самому императору, добавив к прежним обвинение в присвоении и пересылке общест­венных денег в Палестину, входившую тогда в состав враждебной России Турецкой империи. При этом он, конечно, знал, что это были пожертвования на содержание поселившихся в Святой зем­ле хасидов. Последовал новый арест и очная ставка с Авигдором.

Там Алтер Ребе снова убедительно отверг все обвинения клевет­ника, заявив, что «он наводит на нас такие обвинения, каких ни­когда не слыхали, разве во времена Польши и ее ксендзов, кото­рые возводили лживые обвинения в употреблении человеческой крови». И снова Павел I, ознакомившись с материалами следст­вия и донесениями губернских властей о полной лояльности ха­сидов, приказал освободить Шнеура Залмана, повелев ему, прав­да, пока оставаться в Петербурге. Полная реабилитация Алтера Ребе произошла в 1801 г., после восшествия на престол Александ­ра I. В дальнейшем, уже в «Положении об устройстве евреев», утвержденном Александром 9 декабря 1804 г., было специально указано, что «ежели в каком-нибудь месте возникнет разделение сект и раскол прострется до того, что один толк с другим не захо­чет быть в одной синагоге, в таком случае позволяется одному из них построить свою синагогу и выбирать своих раввинов». В от­вет благодарные хасиды по призыву Шнеура Залмана оказали большие услуги русской армии в ходе борьбы с нашествием На­полеона в 1812 г.

Тем не менее идеологические противоречия между хасидами и митнагдимами продолжались в острой форме весьма долго, тем самым способствуя, подобно лжемессианству, подрыву позиций традиционного средневекового раввинистического иудаизма. Од­нако в дальнейшем противоречия между хасидами и митнагдима­ми потеряли свою остроту ввиду появления общего врага в лице маскилов (еврейских просветителей). Последние считали хасидов конца XIX — начала XX в. сектой, враждебной современной ци­вилизации и прогрессу. Признаком такой реакционности, по их мнению, являлась даже приверженность последователей Бешта к одежде его времени — черным сюртукам и шляпам, а также мехо­вым шапкам особого покроя.