— Ты не будешь возражать, если я прочту то, что ты написал? Я бы хотел увидеть, что вызвало такую реакцию, — спросил меня доктор Тодд. Если я скажу «нет», он не будет давить. Не на это. Были некоторые вещи, на которые давил доктор Тодд. Вещи, с которыми он заставлял меня сталкиваться, даже когда я этого не хотел. Но крутое в нем было то, что он понимал, когда ему надо отвалить. Это то, что делало нашу работу более динамичной. Как Буч Кэссиди и Сандэнс Кид⁵. За исключением того, что я был в центре психиатрического лечения во Флориде. И я не был легендарным бандитом. О, черт с ним, не имеет значение.

Дело в том, что я так долго воевал с терапией, что наша простая откровенность была довольно невероятной. Не было секрета в том, что я не любил людей. В хороший день я избегал их. Но доктор Тодд был другим. Может дело в том, что он не смотрел на меня как на сумасшедшего. Не было вынужденного сочувствия или снисходительных советов. Он позволял мне говорить. Или он позволял мне молчать. Он давил, когда надо было, но и уступал, когда я в этом нуждался.

И удивительно то, что факт проверки моего журнала не ощущается, как полное вторжение в частную жизнь. То, что я писал, вызывало во мне панику, а мой терапевт хотел знать, что это было. Имело смысл, не так ли? Плюс, если я когда-либо хотел выбраться отсюда и начать жить своей жизнью, я должен понять, как справляться с этой новой ерундой, которую я выливаю на себя. Почему моя жизнь не может быть легкой? Что случилось с нормальным опытом подростка? Разве я не должен делать неуместные замечания о сиськах девушек в разговоре со своими друзьями и разрабатывать способы, чтобы вернуть свою девушку?

Неа, мне дали дерьмовых родителей и карту химического дисбаланса. Вухууу! Везет же мне!

Я кивнул. — Давайте, читайте. — Мой голос звучал слабо и нервно от моего последнего сумасшедшего раунда. Доктор Тодд послал мне маленькую улыбку, прежде чем открыть мою лимонно-зеленую тетрадь. Он листал страницы, пока не остановился на вступлении, которое я написал. Он просил, чтобы я пересмотрел мучительное воспоминание. Он сказал мне думать о чем-то болезненном, о чем-то чрезвычайно трудном для меня, и найти в этом что-то позитивное. Переосмысление было тяжелым в хорошие дни.

Я упомянул, что сегодня был не хороший день?

Когда доктор Тодд закончил читать, он посмотрел на меня. — Ну, ты определенно выбрал нечто сногсшибательное, чтобы на этом сфокусироваться, — сказал он так, что мне было трудно не засмеяться. Я ценил его сухой юмор.

— Ну, ты знаешь, что они говорят. Взрослей или иди домой. — Мои губы скривились в попытке улыбнуться. Вероятно, я выглядел так, будто мой рот свело судорогой.

Доктор Тодд вопросительно улыбнулся и посмотрел на мою тетрадь. — Я рад видеть, что ты движешься в правильном направлении, благодаря этим занятиям. Скажи мне, что вызвало в тебе такую реакцию. — Ах, теперь мне надо говорить о своих чувствах. Мне очень нравилось, когда терапия становилась такой шаблонной/банальной.

— Ну, я думаю это чертовски очевидно, что я чувствовал. У меня была эта проклятая паническая атака. Я не слышал хренового щебетания птиц и не видел радугу! — выплюнул я злобно. Доктор Тодд закрыл тетрадь со щелчком.

— Нет, я сказал не так. Не начинай обороняться, Клэй. Теперь, пожалуйста, скажи мне, что ты чувствуешь? — снова спросил он меня. Я сделал глубокий вдох и начал нерешительно думать о ситуации, которой я поделился в журнале. Я должен быть осторожен. Я не могу снова сорваться. Я зашел так далеко, я научусь справляться с этим дерьмом, или оно убьет меня!

— Злость, — сказал я коротко, останавливаясь на правде. Я мог бы уклониться от вопроса, но после моего маленького эпизода, я был слишком вымотан и перестал скрывать то, что думаю.

Доктор Тодд нахмурился. — Злость? На кого? — Я хотел застонать. Это был провокационный вопрос.

— На Мэгги. На меня. Руби. Моих родителей. Выбирайте, — я чувствовал себя раздраженным. Я знал, этим не заработаю ни одного скаутского очка, но я был настолько чувствительным, что мог кровоточить. Я хотел кровоточить. Я хотел боли, которую могла принести только бритва. Это будет чертовски лучше, чем встречаться с демонами, которые бушевали во мне. Демоны, которые в такие дни как сегодня, казались, что никогда не исчезнут из меня.

Доктор Тодд ничего не сказал, он просто наблюдал за мной, пока я анализировал то, что только что сказал. — Я зол. На всех. С родителями легко. Они отстойные. Они никогда не были родителями. Они просто засунули мою задницу гнить сюда. — Я невесело рассмеялся. — Они хотят, чтобы я провалился. Хотят найти оправдание тому, что избавились от меня. Но весь ужас для них заключается в том, что я собираюсь выбраться отсюда и жить своей жизнью, — сказал я категорично и увидел, что доктор Тодд пытается скрыть улыбку.

Он кивнул. — Твои чувства, безусловно, понятны. Но что более важно, ты видишь, что ты контролируешь свою жизнь, не твои родители. У тебя есть контроль, который поможет тебе двигаться дальше. — Иногда доктор Тодд звучал как Ганди или кто-нибудь наподобие. Меня могло это раздражать, или я мог принять его слова такими, какими они были. Правдой.

— Я злюсь на Руби за то, как легко было отрицать то, что я делал со всеми окружающими меня людьми. Если бы она сказала прямо, сказала, что знает, что я делал... — мои слова затихли, и вмешался доктор Тодд.

— Ты бы обратился за помощью? Перестал бы себя резать? — спросил он меня демонстративно. Я приподнял бровь, наблюдая за тем, что он делает. Он пытается заставить меня увидеть, каким иррациональным был этот гнев. Он шел по очень тонкой грани. Я мог бы яростно расстроиться или признать справедливость того, что он говорил. На самом деле можно было выбрать любой путь.

На мгновение я проигнорировал тонкий баланс и продолжил свои мысли. — Я зол на себя за то, что был чертовым ущербом. За то, что разрушаю все в своей жизни. За то, что не взял себя в руки и позволил своим родителям победить, — закончил я тихо. Я стиснул кулаки у глаз, чувствуя, как за нами начинается боль.

— А Мэгги? — доктор Тодд спросил тихо, и я уронил руки на колени. Мэгги. Я был зол на нее. Действительно зол.

Я сжал зубы. — Я зол на нее за то, что она заставила меня чувствовать на некоторое время, что у меня может быть нормальная жизнь! — сказал я громко. Я сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Когда понял, что могу продолжать без того, чтобы слететь с катушек, я снова начал говорить. — Я зол на Мэгги за то, что она дала мне нечто, потеря чего чуть не убила меня, когда я все разрушил. Я чертовски зол, потому что она строила то, что я разрушал, она дала мне все: жизнь, будущее. И теперь все пропало. — Мой голос сорвался, и я почувствовал слезы на своем лице. Я яростно их вытер. Черт! Я ненавидел, когда я становился таким.

Я сделал еще один глубокий вдох, чувствуя, как мой голос дрожит от эмоций. Теперь, когда я это признал, я чувствовал себя... лучше. Видя здесь этих девушек и парней, терапия работает.

Доктор Тодд смотрел на меня, это непроницаемое спокойствие снова на месте. Я думал, что на самом деле происходит в его голове. Был ли он, правда, настолько спокоен, или он был настолько же испорчен, как и все мы? То, что я не буду узнавать.

— Это было трудно признать, Клэй. Спасибо тебе. — Он наклонился вперед, так что его локти опустились на колени. — Чувства к Мэгги интенсивные. Они все переплетены с болью и потерей. Ты не можешь отделить любовь от боли, и это как раз то, что терзает тебя. Ты сказал, она была лучшим, что было в твоей жизни, но ты сделал ее точкой сосредоточения всех своих страданий. Мы должны разъединить эти две вещи. Ты можешь иметь одно без другого. Ты должен продолжать работать над переосмыслением. Находить положительное там, где твой мозг хочет смотреть лишь на негативное.

Думая о ситуации, которую я описал в тетради, я не был уверен, что этот совет был возможным. То есть, как черт подери, я должен найти что-то положительное в том, что я пытался убить себя? Ради всего святого, это была не поездка в «Disney World»! Это был я, взявший кусок разбитого зеркала и перерезавший свои руки до того, что у меня на обеих руках было по сорок пять швов. Я слышал, что доктора в больнице говорили моим родителям, что я чуть не дошел до кости. Я не дурачился. Я хотел умереть.