Справа и слева от огромной статуи располагались две ниши меньших размеров, в которых помещались большие, отполированные до зеркального блеска шарообразные агатовые вазы. Это, решил Деккерет, и были ковчеги, в которых сохранялись мощи понтифекса Дворна — его волосы, зубы, кости и что там еще могло остаться. Впрочем, он не собирался задавать вопросы по поводу их содержимого.
Главный страж вручил Деккерету венок. Для его изготовления мастерам, наверное, потребовалось много часов. Он был сделан из сухих разноцветных стеблей тростника, переплетенных в сложный узор, в который через каждые четыре дюйма были вставлены тонкие широкие металлические кольца; на них старомодными письменами были сделаны надписи, но Деккерет не смог их разобрать. Ему объяснили, что он должен будет положить венок в небольшое углубление, выдолбленное в полу пещеры прямо перед статуей, и поджечь его факелом, который вручит ему главный страж. После чего, когда огонь займется, ему следовало опуститься на колени, войти в состояние медитации и раскрыть свою душу перед великим понтифексом-основоположником.
Для него, человека, никогда не питавшего никакой веры в сверхъестественное, это был очень странный поступок Но в его сознании вдруг всплыли слова Престимиона, произнесенные несколько месяцев назад, когда они вдвоем стояли рядом в необъятном тронном зале понтифекса в глубинах Лабиринта:
«Для пятнадцати миллиардов людей, которыми мы управляем, мы являемся воплощением всего святого, что есть в этом мире. И поэтому они возводят нас на эти роскошные до безвкусия троны и низко кланяются нам, и нам ли возражать против этого, раз это в какой-то степени облегчает нашу работу по управлению это громадной планетой? Думайте о них, Деккерет, всякий раз, когда вам придется играть главную роль в абсурдных ритуалах или карабкаться на какое-нибудь уродливое громоздкое седалище. Вы же знаете, что мы не какие-то простецкие местные князьки. Мы главная сила, движущая этим миром».
Да будет так, решил Деккерет. Такой была задача, поставленная нынешним днем перед лордом короналем Маджипура. И он не станет оспаривать право обстоятельств ставить перед ним подобные задачи.
Он уложил венок в углубление, принял факел от главного стража и поднес пламя к тростнику.
А теперь следует встать на колени и склонить голову перед статуей.
Стражи отступили назад, затерялись где-то в тени у него за спиной. Впрочем, Деккерет уже успел позабыть об их присутствии. Он не слышал даже безостановочного скрипучего постукивания вращающихся молитвенных колес у входа в пещеру, которое навязчиво звучало в его ушах еще несколько секунд назад.
Он остался наедине с понтифексом Дворном.
А что теперь делать? Молиться Дворну? Но он не мог этого сделать. Дворн был мифом, легендарной фигурой, безликим персонажем одной из первых песней «Книги Изменений». Даже в глубине души, втайне от всего мира, Деккерет не мог заставить себя молиться мифу. Он вообще не был приучен молиться.
Да, он верил в Божество. А как он мог не верить? Он был сыном своей матери. Но эта вера не пронизывала глубин его души. Как и все на свете — возможно, даже Мандралиска, — он при случае поминал Божество в разговорах и на словах благодарил Божество за то хорошее, что случалось в его жизни. Но все это на самом деле было всего лишь фигурами речи. Для Деккерета Божество было великой силой творения вселенского масштаба, непостижимой и существующей в беспредельности космоса, которая вряд ли станет обращать внимание на пустячные просьбы любого из существ этой вселенной. Ни настойчивые мольбы лорда короналя Маджипура, ни панический визг перепуганного билантуна, за которым гонится по лесу голодный хайгус, не могли вызвать сострадания у Божества, которое создало все живое ради целей, понимание которых недоступно смертным существам, и предоставило им идти каждому по жизни своим собственным путем вплоть до того часа, когда наступает черед каждого удалиться к Источнику Всего Сущего.
Но все же он чувствовал, что здесь что-то происходит… что-то странное…
Венок теперь горел мерцающим синевато-фиолетовым огнем; над ним, крутясь, поднималась струя темного дыма. Приятный аромат, напомнивший Деккерету о запахе бледно-золотого стойензарского вина, заполнил его ноздри. Он глубоко вдохнул. Ему казалось, что это будет правильно. И, когда дымный аромат хлынул ему в ноздри, он почувствовал мощный резкий приступ головокружения.
Время остановилось. И в течение этого бесконечного времени он всматривался в безмятежное каменное лицо, светившееся перед ним сквозь легкое дымное марево. Смотрел в это прекрасное лицо… смотрел… смотрел… смотрел не отрываясь… Внезапно ему стало ясно, что сейчас необходимо закрыть глаза.
И затем ему показалось, что внутри его головы послышался голос, говоривший не словами, а абстрактными образами. Деккерет не мог перевести то, что ему говорилось, в законченные фразы, и все же он был уверен, что, невзирая на это, в услышанном имелось некое концептуальное значение и провидческая мощь. Он не знал, кто (или что) говорил с ним, но этот некто признал в нем Деккерета Норморкского, лорда короналя Маджипура, которому предстоит в будущем стать понтифексом по прямой линии преемственности от Дворна.
Этот некто сообщил Деккерету, что ему предстоит огромная работа, а по завершении этой работы ему предначертано совершить преобразование мировой системы, преобразование почти столь же великое, как то, которое учинил сам Дворн, учредив правительство понтифексата. Суть этой перемены осталась неясной. Но голос определенно говорил, что это ему, Деккерету Норморкскому, предстоит совершить это великое преобразование.
То, что нахлынуло на сознание Деккерета, имело силу истинного откровения. Его мощь была непреодолимой. Деккерет оставался в неподвижности, склонившись перед изваянием, — как долго это продолжалось? — может быть, недели, или месяцы, или годы, позволяя откровению заполнить его душу.
А спустя некоторое время эта сила начала ослабевать. Он больше не ощущал в том, что чувствовал, никакой вещественной сути. Он все еще каким-то образом сохранял связь с изваянием, но то, что исходило от него, было теперь лишь отдаленным прерывистым звуком, который эхом врывался в его сознание — бум! бум! бум! — звуком отчетливым, мощным и даже знаменательным, но лишенным всякого доступного для понимания значения. Удары раздавались все реже, реже и в конце концов вовсе замерли.
Он открыл глаза.
Венок уже почти полностью сгорел. Тонкие металлические кольца, служившие скрепами, в беспорядке валялись среди тонкой золы, испускавшей резкий кислый запах.
«Бум!» — снова донеслось до него. И через некоторое время, снова: «Бум!» И вновь тишина. Но Деккерет оставался там же, где и был, коленопреклоненный перед изваянием Дворна, все еще будучи не в состоянии или, возможно, просто не желая подняться во весь рост.
Все это очень странно, думал он: чувствуя себя последним глупцом, прийти сюда для участия в ритуальном фиглярстве, а по мере развития событий обнаружить в себе самом нечто, очень похожее на религиозное благоговение.
По мере того как сознание прояснялось, в его памяти стала складываться цепочка сверхъестественных приключений, произошедших во время этой поездки по континенту. Оракул деревьев в Шабиканте, который, возможно, говорил с ним в мгновение заката. Астролог на рынке в Тиламбалуке, единственный раз взглянувший в глаза Динитаку и сбежавший в ужасе. А теперь это. Тайна на тайне сидит и тайной погоняет. Настоящий парад загадочных предзнаменований и предчувствий. Он увяз в море тайн и барахтается, не доставая до дна. Внезапно Деккерет почувствовал, что ему не терпится покинуть это место и мчаться на побережье, чтобы поскорее встретиться с Престимионом, добрым, крепким скептиком Престимионом, который, несомненно, сможет найти всему этому вполне рациональное объяснение. И все же, все же… Он продолжал ощущать очарование того, что только что испытал, непривычное ему благоговение, этот жутковатый тихий бессловесный голос, едва слышно и в то же время гулко звучавший в его мозгу.