Из-за спин появилась крепкая фигура Фалко. Он отодвинул Диандоло в сторону и склонился над Престимионом. Этот мощного сложения парень из Минимула с завидной шапкой густых глянцевых черных волос, прекрасным мелодичным певучим голосом и яркими глазами, в которых отражалось его неизменно прекрасное настроение, всегда сопровождал Престимиона во время всех его официальных поездок — их было двадцать пять или около того — и служил ему камердинером.
— Это всего лишь сон вас так встревожил, мой лорд.
Престимион кивнул. Он чувствовал, что его грудь и руки покрыты обильным потом. В горле саднило от надрывного крика. Лоб изнутри обжигала резкая боль.
— Да, — хрипло выговорил он. — Это был… всего лишь… сон…
6
Когда Вараиль вошла в зал утренних приемов, навстречу ей поднялись с мест трое из ее четверых детей По давней семейной традиции они всегда завтракали вместе с матерью.
Старший, принц Тарадат, сопровождал отца в поездке, и поэтому Вараиль провел к месту второй сын, двенадцатилетний принц Акбалик. От отца он унаследовал золотисто-русые волосы и мощное телосложение, а от матери — рост. Еще каких-нибудь два-три года — и он будет выше родителей. Однако его мягкий, задумчивый взгляд и спокойная манера поведения заметно контрастировали с внешностью: судьбой ему было предначертано стать ученым или, «возможно, поэтом, но уж наверняка не атлетом или воином.
Принц Симбилон, десяти лет от роду, все еще по-детски круглолицый, изо всех сил старался соблюдать этикет, вплоть до самых незначительных мелочей. Он поднес матери блюдо с фруктами, которые всегда были первой переменой в ее трапезе Зато леди Туанелис — в свои восемь лет она не ощущала ни малейшего интереса к выдуманным правилам поведения — лишь коротко поклонилась матери и вернулась на свое место за столом перед облюбованной ею тарелкой с высокой стопкой толсто нарезанного сыра, залитого медом. Ожидать от Туанелис светских манер было бесполезно. Она была бегуньей, альпинисткой, драчуньей — одним словом, настоящим сорванцом, хотя и очаровательным. Густые, пышные золотистые волосы, убранные сегодня в бисерную сетку, и точеные черты лица явно предсказывали, что через шесть или семь лет девочка станет настоящей красавицей; но сейчас ее худенькое тельце было плоским, как ремень.
— Хорошо ли вы почивали, матушка? — осведомился принц Акбалик.
— Как всегда. А ты?
Но ответила ей Туанелис.
— Мама, мне приснилось место, где все деревья росли вверх тормашками. Их ветки уходили в землю, а корни торчали в небо. А птицы…
— Мама разговаривала с Акбаликом, дитя, — снисходительно заметил принц Симбилон.
— Да. Но Акбалик никогда не рассказывает ничего интересного. И ты тоже, Симбилон. — Леди Туанелис показала брату язык.
Симбилон густо покраснел, но ничего не ответил. Фиоринда, наблюдавшая за семейной сценой со стороны, захихикала.
— Я спал очень хорошо, мама, — произнес Акбалик, как будто его никто не прерывал. И в добавление таким тоном, как будто речь шла о самых важных событиях в мире, начал пересказывать свое расписание на предстоящий день: утром — уроки истории и эпической поэзии, после обеда — урок стрельбы из лука…
Когда он закончил, принц Симбилон так же подробно изложил распорядок своего дня — правда его дважды перебивала леди Туанелис, просившая передать то или иное блюдо.
Кроме этого, Туанелис ничего не сказала. Она вообще мало разговаривала. Ее жизнь сейчас, казалось, полностью сосредоточилась на плавании: едва ли не все время, которое оставалось после занятий, девочка проводила в воде и без остановки, словно маленький спятивший камбелиот, носилась взад-вперед по бассейну расположенной в восточном крыле гимназии. В той настойчивости, с которой она преодолевала круг за кругом, ощущалось какое-то безумие. Ее учительница плавания говорила, что в занятиях принцессы нужно через некоторое время сделать перерыв, иначе она доведет себя до изнеможения, потому что никогда не останавливается по собственной воле.
Но этим утром детский эгоцентризм дочери забавлял Вараиль гораздо меньше, чем обычно. Тревожное сообщение из Лабиринта омрачило все. Как они отреагировали бы, задавалась она вопросом, на известие о том, что их отец может внезапно оказаться намного ближе к званию понтифекса, чем прежде, и что из-за этого их в любой момент могут лишить всех бесчисленных радостей жизни в Замке и заставить переселиться в расположенную далеко на юге мрачную подземную резиденцию верховного правителя.
Усилием воли Вараиль заставила себя выбросить все эти мысли из головы.
Престимиону неизбежно предстояло когда-нибудь стать понтифексом — это было очевидно с того самого часа, когда он был помазан как корональ и на его голову возложили корону Горящей Звезды. Уже очень старый, Конфалюм мог умереть сегодня, через месяц или через год, но все равно рано или поздно — скорее рано, чем поздно, — это должно было случиться.
Акбалик и Симбилон, вне сомнения, должны со всей ясностью понимать, что это означало для них всех. Что же касается Туанелис, то, даже если она сейчас многого и не знала, ей предстояло вскоре все усвоить. И смириться. Вместе с высоким званием приходит и обязанность вести себя по-королевски, даже если ты еще ребенок
К концу завтрака Вараиль уже снова полностью владела собой. Настало время утреннего совещания с министрами Престимиона: когда его не было в Замке, супруга короналя исполняла обязанности регента.
Теотас поджидал ее за дверью зала.
Он выглядел сегодня еще более мрачным, чем обычно; все морщины на лице, казалось, внезапно углубились. Некогда он был настолько похож на своего старшего брата Престимиона, что посторонний человек вполне мог принять их за близнецов, хотя на самом деле между ними было десять лет разницы. Но Теотас в отличие от Престимиона обладал горячим, вспыльчивым характером и в то же время пессимистическим складом ума, и в совокупности все это привело к появлению на его лице глубоких и резких морщин, заставлявших его выглядеть намного старше своих лет. А кожа Престимиона до сих пор оставалась довольно гладкой. Теперь уже никто не мог спутать Теотаса с короналем, зато люди несведущие с трудом верили, что он намного младше брата.
— Фиоринда рассказала вам о сообщении из Лабиринта?
— В конце концов рассказала Хотя мне кажется, что она хотела скрыть его от меня.
— Я думаю, мы все предпочли бы скрыть его, — ответил Теотас— Но есть такие вещи, от которых, скрывай, не скрывай, все равно никуда не денешься. Не так ли, Вараиль?
— Он умрет?
— Никто этого не знает. Но последний случай, неважно, что там произошло, несомненно приблизил этот день. Тем не менее я полагаю, что мы останемся здесь еще на некоторое время.
— Признайтесь, Теотас, вы говорите так потому, что знаете, что мне хотелось бы услышать именно эти слова? Или на самом деле располагаете какими-то достоверными сведениями? Так был ли все-таки у понтифекса удар?
— Если и был, то крайне незначительный. Он на некоторое время потерял сознание и теперь плохо владеет ногой и рукой…
— Фиоринда рассказала мне только о ноге и руке. А насчет потери сознания ничего не сказала. Признайтесь: что еще?
— Это все. Сейчас Конфалюма пользуют его маги.
— А также, надеюсь, один или два врача?
Теотас пожал плечами.
— Вы же знаете Конфалюма. Может быть, он вызвал докторов, а может быть, и нет. Зато в его покоях непрерывно курят благовония и круглосуточно читают множество заклинаний. А вдруг одно из них окажется полезным?
— Я молюсь об этом, — не сдержав иронической усмешки заметила Вараиль.
Они быстро направились по извилистым коридорам к тронному залу Стиамота, где жену правителя уже должны были ожидать министры. Путь проходил мимо королевской гардеробной и великолепного зала Правосудия, выстроенного Престимионом на месте множества мелких комнатушек, примыкавших к грандиозному тронному залу лорда Конфалюма.
Каждый корональ отмечал свое пребывание в Замке какой-то новой постройкой, а то и несколькими. Зал Правосудия, представлявший собой изумительную палату со сводчатым потолком, большими стрельчатыми окнами, стекла которых покрывали затейливые матовые, похожие на морозные, узоры, с гигантскими сияющими люстрами, был главным вкладом Престимиона в обновление внутреннего Замка. На внешнем обводе центральной его части он также выстроил большое здание архива, где разместился и музей — хранилище всего, что могло иметь историческую ценность. Вараиль знала, что супруг рассчитывал воплотить в жизнь и другие честолюбивые строительные планы, если только Божеству будет угодно даровать ему достаточно долгое пребывание на троне короналя.