— Князь, у меня тебе важное поручение. Езжай в Нижний Новгород. Завтра Куракин тебя посвятит в подробности. Назначаю тебя командиром батальона.

И вот Родион Хвалынский едет в город, где ни разу в жизни еще не был.

При лунном свете серебрились соломенные крыши домов, плетни огородов. Хвалынский опять задремал. Вновь его разбудило солнце, которое бесцеремонно заглядывало в окно возка. Округа при свете дня изменилась до неузнаваемости: трава, деревья, даже песок на обочине дороги сияли яркими красками. Радостно пели невидимые птицы.

Незнакомое село встретило батальон колокольными, плачущими ударами. Княжеский возок остановился под горою, на вершине которой краснели пасхальными яйцами маковки церкви. За командиром встали и верховые. Длинная сельская улица дрогнула от множества голосов. Родион Петрович снял с себя толстый бушлат, которым укрывался, и ступил на землю.

— Привал! Всем отдыхать! Ради праздника позволяю по маленькой выпить. Сегодня третий Спас, — добавил он уже тише столпившимся возле него офицерам.

С помощью денщика Хвалынский сменил сапоги, перекрестив лоб, двинулся к церкви, немного покосившейся на правый бок. За ним отправилась большая часть офицеров. Шагов сто подниматься пришлось по заросшей репьями и крапивой тропинке. И тут вдруг заметили, как, перегоняя друг друга, из церкви бежали люди. Последним семенил старичок в подряснике, пугливо озирающийся на бегу. Перед воротами церкви остался сидеть дряхлый старик-нищий. Он пытался было встать, чтобы убежать с остальными, но парализованные ноги его не слушались.

— Не иначе, как нас испугались, — сказал Хвалынский. — Вот темнота деревенская! Царское войско не признали.

Внутри церкви горели две тощенькие свечки. Пахло ладаном и мышами. Перед аналоем валялось дымящееся кадило. Перед алтарем стоял молоденький поп. Увидел полковника, испуганно замахал крестом:

— Господи, спаси и помилуй! Кто вы такие и что вам нужно в божьем доме?

Хвалынский, перекрестив лоб, показал на окружавших его солдат:

— Отец, не тревожьтесь! Мы все истинные христиане и по воле государя императора приехали остановить смуту в ваших краях. — Видя, что священник успокаивается, продолжил уже более строгим тоном: — А что это, отец мой, паства ваша разбежалась, как от проказы? Иль нагрешили сильно?

— Что вы, господин полковник, — смутился поп, — просто народ наш темный и дикий. И привыкли: раз солдаты едут, значит, кнутов жди…

— Н-да! — крякнул Хвалынский, поражаясь дерзости попа. — Давайте о другом поговорим. Хотели мы в вашей церкви помолиться в честь праздника Нерукотворного Образа Спасителя.

Поп переоделся в алтаре в новую рясу, приступил к службе. Хвалынский подозвал к себе Трубецкого и что-то прошептал ему на ухо. Когда тот исчез, встал на прежнее место — перед клиросом. Офицеры молились, склонив головы.

Вскоре церковь наполнилась крепостными. Они испуганно топтались у порога. Сбежавшего дьякона не нашли, заканчивать службу пришлось батюшке одному.

После благословения Хвалынский поинтересовался у священника, как называется село, в котором они оказались. До Нижнего оставалось верст десять. Батальон двинулся дальше. И чем ближе к городу, тем чаще встречались на пути запряженные в скрипучие телеги тощие лошаденки и бычки. На телегах кадки, мешки, сено, дрова … Возницы одеты в старенькие зипуны со множеством заплат. Лица бледные, фигуры тощие, согнутые в три погибели. Глядеть на них было тошно. «На ярмарку, что ли, везут последнее?» — грустно подумал Хвалынский. Он не хотел верить собственным глазам: как бедно живут люди! Повсюду нужда и страх. И злые холодные взгляды. «И этих оборванных полуголодных людей еще надо наказывать за своеволие?.. — с отчаянием подумал полковник. — Эх, и почему этим должен заниматься я? Императору что — в столице на балах развлекается. Про нужду простых людей, поди, и не слыхивал! Он — земной бог. А я кто? Надсмотрщик, палач. Ничего, зато выдвинешься в генералы!» — принялся он подбадривать себя, вспомнив слова Александра Павловича, сказанные им на прощание.

Лишь только к вечеру открылся перед ними Нижний. С крутого речного откоса он казался совсем близко. Немного похож на далекий Петербург: каменные дома, сады, длинные улицы. Однако много домов деревянных. Да и улицы тоже непохожие на прямые петербургские — извиваются, пытаясь подняться на вершину горы. Окна домов темные, словно не город губернский перед ними, а огромное, позабытое в глуши село. Только кремль краснел своими кирпичными стенами и башнями на фоне закатного неба, да Преображенский собор поблескивал золочеными куполами.

Посланный вперед офицер вернулся и доложил Хвалынскому:

— Губернатор находится в кремле. Вон там, во дворце, его отсюда хорошо видно, — он махнул рукой куда-то вправо. — А вон там дома купца Строганова и князя Головина. В городе два рынка и пять фабрик.

— Хорошо, — равнодушно сказал Хвалынский. — Остальное узнаем потом. Трогаемся! До ночи надо расквартироваться.

Длинный обоз стал медленно спускаться с горы.

На правах старого знакомого губернатора Хвалынский поселился в его доме. Здесь же расположился и его штаб. Уже под утро дом наполнился гостями. Желающих засвидетельствовать своё почтение посланцу императора оказалось немало. Пока полковник принимал их, выражение лица его менялось сотни раз, в зависимости от того, кто стоял перед ним. К этому он обращался ласково, голос его был сахарным, к другому — резко и грубо, пугая или угрожая. Иногда так глядел на людей, словно холодной водой окатывал. Этому Родион Петрович научился, служа адъютантом у императора.

Архиерей Вениамин, купец Строганов (Силантий Дмитриевич лишь накануне прибыл из Петербурга), князь Грузинский и князь Головин были встречены приветливо, с объятиями и поцелуями. Князь Лыков — сдержанно, купец Плещеев — сердито. На последнего жаловались многие, да и у Хвалынского он симпатии не вызвал — лицо опухшее, глаза так и бегают…

Утро еще не закончилось, а по Нижнему уже поползли разные слухи.

«Этот не то, что наш губернатор — за грудки не берёт. Хитрый! Вот ведь чему научился в столице-то!»

«На горячей сковородке как рыбку тебя зажарит. Скользкая душа …»

«Красив, каналья. Как рыжий жеребец! Близко лучше не подпускать …»

Через день все знатные горожане получили приглашение на литургию в Преображенском соборе.

Родион Петрович всё следующее утро провёл за письменным столом. Написал рапорты императору и Аракчееву. Затем отправился осматривать город. Владыка Вениамин показал ему кремль и все наиболее значительные храмы в городе. Хвалынский остался доволен увиденным и вернулся в штаб в добром расположении духа.

Там пыхтели четыре писаря, усердно скрипели перьями, выполняя приказ полковника: написать и отправить письма в Лысково, Княгинино, Арзамас — в те уезды, что находились по соседству с злополучным селом Сеськино. В них предписывалось местной власти сообщать обо всех подозрительных сходках и недовольствах. В городе же Хвалынский объявил особое положение, похожее на военное. По территории кремля без устали маршировали солдаты, и по всей округе слышалось:

— Шагом — марш!

— Рраз — два, рраз — два …

Перед кремлем остановилась тройка гнедых. Из экипажа вывалился крепкий еще телом старик, подошел к закрытым воротам.

— Куда? Нельзя! Не лезь! — Перед ним встал солдат с ружьём. Старик не отступил, напротив, пошел прямо на часового, грозно говоря:

— Князь Лыков перед тобой, пёс смердящий! Поди доложи своему хозяину, что я хочу его видеть …

В середине дня Хвалынский позвал к себе Сергея Трубецкого.

— Пока тайный совет не создан, тебе, князь, я даю особое задание. Пройдись-ка по богатым домам да послушай, о чём болтают бабы. А уж ты мастер с женщинами-то флиртовать, наслышан. Навостри уши. Мне, князь, необходимо знать о делах и мыслях здешней знати. Понимаешь?

Трубецкой был не в восторге от подобного задания. Фискалить и вынюхивать он не привык. Да что ж поделаешь, он человек военный, приказы надо выполнять. Вскоре он уже шагал по склону горы, вдоль которого вытянулась длинная улица, на которой стояли богатые дома.