— Знаешь что… — не выдержал, вспылил купец, — задарма я денег ему не плачу! Раз послал, значит, так и надо… Сколько соли, дьявол, потопил! — купец махнул в сторону амбаров, затопленных водой.

— Ладно уж, пятьдесят мешков всего промокли… Не разоримся… — купчиха принялась успокаивать мужа, взяла его под руку. И тут же ошарашила новостью: — Слышал, Наталья Мефодьевна в Петербург сбежала? Грузинский, сказывают, в бешенстве: жена его бросила…

— Как это бросила? — остолбенел Строганов.

— Вот так! Взяла и уехала…

— А Мефодию Толстому чего теперь с дочерью-то делать? У него у самого жена молодая, строптивая. С падчерицей не уживётся!

— Эко, во дворце графа Толстого можно расположить полк солдат, а уж единственной дочери, чай, местечко найдет. — Орина Семеновна поправила выбившиеся из-под платка волосы и, поводив пухленькими пальчиками по своим чувственным губам, медово молвила: — Дура она, Наталья-то. Молода, глупа. Со старым муженьком-то лучше и спокойнее…

— В самом деле? — улыбнулся во весь рот Строганов.

— Старый конь борозды не испортит, — на губах Орины Семеновны мелькнула таинственная улыбка, похожая на радость.

Купец остался доволен. Распушил свою бороденку, капризным ребенком пропыхтел:

— Князя теперича тоска одолеет. Да и стыд-то какой, сбежала!

— Жди-поджидай, не дождешься, — бесенята блеснули в глазах купчихи. — Князь-то, как перчатки, сам женушек меняет! Еще красивее приведет!

— Верные слова, сердечко мое, очень верные, — согласился Строганов. — В Грузинском бешеная кровушка кипит.

На том и закончился разговор. Орина Семеновна пошла завершать свои дела, купец отправился в терем. Про себя он радовался отъезду Натальи Мефодьевны. За нею, глядишь, и Грузинский отправится в столицу. А тогда он, Строганов, в Лыскове один хозяином останется.

Строганов наполнил свой желудок, а у самого в душе червем сомнение копошилось. Из головы не выходил Жигарев — молодой, красивый, статный мужчина. За последнее время он резко изменился: стал задумчивым, рассеянным. «Может, его совесть мучает? — подумал Силантий Дмитриевич и решил: — Уж я тебя проучу, погоди, будешь знать свое место!»

Перекусив, отправился в кабинет и давай там ходить из угла в угол. Орина Семеновна поставила в кабинете огромный кожаный диван. Силантий Дмитриевич прилег и поискал глазами Псалтырь. Однако книги в кабинете не было. Он, кряхтя, встал и отправился в спальню жены. Орина Семеновна иногда на ночь в Псалтырь заглядывала… Ради крепкого сна, говорит, полезно очень…

«Ага, вон она где!» — любимая книга Силантия Дмитриевича лежала на полке, прибитой над кроватью. Взгляд Силантия Дмитриевича, уже собравшегося было покинуть спальню, упал на спинку стула. Там, помимо платья жены, висела мужская рубашка. Силантий Дмитриевич заревел как раненый бык. В горницу вбежали слуги — горничная хозяйки и стряпуха.

— Чья… это?! — указав дрожащим пальцем на мужскую рубашку, вскричал купец. Лицо у него было багровым, сам дрожал, как в лихорадке. — Чья, я вас спрашиваю, курвы?!

— Да это… гм… Артамона Петровича! — вырвалось испуганно из уст горничной Маши. — Иногда он и кафтанчик свой забывает здесь, когда пьяненький остается ночевать.

— Ночевать?! — еще больше распалился купец. Он уже не кричал, а шипел, как рассерженный гусак.

— Орина Семеновна его частенько приглашает сюда ужинать, — стряпуха попятилась к неприкрытой двери. Маша, закрывшись передником, тихонько скулила. Развернувшиеся события не сулили ей ничего хорошего. Ладно, если только на конюшне выпорют…

Силантий Дмитриевич брезгливо взял со стула двумя пальцами рубашку и кинулся с нею в коридор.

Дрожащие женщины слышали оттуда его вопли, рычание, ругань, а потом и стук топора. Они в ужасе тоже выскочили в коридор. Хозяин прямо на ступеньках лесницы рубил рубаху. От неё остались одни клочья, а он все рубил и рубил. По лицу его струился крупным градом пот, словно не рубашку безвинную уничтожал, а тяжкий грех собственной жены.

В первых числах апреля деревья были еще без листьев, одни вербы распустились, словно вылупившиеся из скорлупы цыплята. Дрожа на ветру, они ожидали настоящего прихода весны.

И вот в этот момент наступило время веселого половодья. Словно из бочки пьяной брагой вырвалась весна на свет божий. Неустанно щебетали птицы, рокотали ручьи, из разбуженных от зимней спячки озимых вылетали перепела. Волга рвала ледяной свой покров. За три дня она нагромоздила бело-синие горы льдин. Пока эти горы лежали неподвижно, не проявляя своей агрессивности. Собирали силы.

Но вот откуда-то прилетел ветер, на своих невидимых крыльях принес проливной дождь, который стал нещадно бить льды. Ледяные горы заскрипели, задрожали, двинулись, давя друг друга и ударяясь о крутые речные берега. Там, где берег был пологим, бурлящая вода с клокотом устремилась в еще лежащие под снегом овраги и низменности, заполняя и ворочая все на своем пути — дома, деревья, кустарники, стога, мосты и дамбы…

Грузинский собрал людей спасать мельницу. Хоть она была старая, некоторые бревна превратились в труху, но все же денежки в карман князя молола успешно, снабжала мукой все Лысково. Даже из соседних сел привозили сюда зерно на помол. Зачем же терять такое доходное место?..

Собравшиеся у мельничного пруда люди с любопытством и страхом наблюдали, как мощный поток речной воды с огромными льдинами атакует плотину. Словно тысячи дьявольских зубов скрежетали. Вода ударилась о сваи плотины, покачнула ее толстые столбы, те от страшного удара застонали.

— Задвижки, задвижки открывайте! Немедленно! — крикнул мельник Волчара.

Люди, вооруженные ломами и баграми, кинулись всем миром. Мельник опять заорал:

— Куда, сумасшедшие?! Не все сразу, иначе провалите, черти!

Наконец Волчаре удалось наладить работу: одни пыхтели у задвижек, другие раскалывали у плотины лед. Волчара показывал, как надо действовать, сам орудовал то багром, то ломом. Половодье словно испугалось бородачей — оцепенело. Вода встала. Он ночных ли заморозков то было, или Волга новые силы копила? На другой день льды снова стали атаковать плотину, грызли ее безжалостно. Та скрипела, стонала раненым медведем, но пока сдерживала напор воды.

Подшучивая над мужиками, Грузинский мысленно подсчитывал свои убытки в случае разрушения мельницы. Что ж, одно утешало: само спасение ему ничего не стоит. Полсотни мужиков, дежуривших сейчас на мельнице, трудились бесплатно. Это были те беглые, которых он прятал в лесном бараке. Правда, делать это становится все опаснее и опаснее. Вон Руновскому уже донесли, а губернатор и государю, если надо, доложит…

Были, наконец, открыты ворота плотины. Вода устремилась через них. Льды ударились об опорные столбы, но пробиться меж них не смогли. Люди не знали, что дальше делать, как быть. Князь поднялся на плотину, прошелся по ней взад-вперед, соображая, что еще можно предпринять. Столбы крепко держали стальные тросы. Если б не они, плотину давно бы снесло.

Наверху было холодно. Дул резкий, пронизывающий ветер. Промокшие сапоги мгновенно примерзли к ледяным настилам, противно скрипевшим под его грузным телом. Грузинский смотрел на буйство природы и ему уже казалось, что всю свою сознательную жизнь он боролся вот с такой же необузданной силой. Длинная у него была жизнь… Задумавшись, Грузинский поглядел на Волгу. Над бесконечной водой плыл туман. Из него, выступая крутыми боками, плыли в сторону мельницы гряды ледяных гор. На том берегу реки, крашенным в луковой шелухе яйцом, сверкала маковка Успенского собора Макарьевского монастыря.

До ушей князя донеслась песня. В селе, неподалеку, играли на гармони и пьяный мужской голос хрипел:

— Ну погоди у меня, бездельник! — проскрипел Егор Александрович. — Раб презренный, а сам о воле думает… В такое время в трактире гуляет! Эй, там…