От себя куда убежишь-то?.. В позапрошлом году, было, в Петербург собрались, на новую матушку посмотреть, полюбопытствовать. Но князь передумал, не поехали. Сказал, что пустая трата денег. Это разве причина? Разве у князя денег да лошадей мало? Почему, в самом деле? Когда с этим вопросом обратилась к Устинье, та, как всегда смело и честно, ей сказала: «Пустобрюхая ты, милая, оттого и муженек на тебя в обиде ходит».

Четвертый год, как Наталья замужем за князем Грузинским. Ни любви меж ними, ни общего дела, ни детей. Разве это семья? После смерти родимой матери отец сунул ее князю подмышки — живи, как знаешь, а сам себе молоденькую жену нашел. Для чего отец женился, спрашивается? Играть в жмурки? Седьмой десяток ему, о смерти пора думать, а он…

Муженька дочери тоже сыскал немолодого. Князь детей себе просит, да от кого понести, пусть посоветует? Ни объятий сердечных от него Наталья не знает, ни душевных, утешительных слов. И дом их, как холодный темный подпол — ни света, ни радости…

Проснулся Грузинский, заворочался в постели. Наталья подошла к нему, поправила одеяло. Князь взглянул на личико жены из-под локтя. Пойми, что в его блудливых туманных глазищах, — улыбка или злонамеренность? Наталья Мефодьевна аж отшатнулась от гнева, исходящего из глаз мужа. Выпрямилась, пошла к двери. Ее остановил окрик:

— Остановись, княгиня! Что ты меня бросаешь? — Схватил ее руку, однако с места не встал. Вспоминался увиденный сон. Будто гнался за ним лось, могучий, рогатый. Вот-вот догонит: хрипит за спиной, ревет. Тот самый лось, встреченный в прошлом году. Лосиху они свалили, а быка только ранили. Сохатый было кинулся на Егора Александровича, но отчего-то вдруг круто повернулся и ударился в лес. Тогда они, четверо охотников, кинулись следом, да разве четырехногий даст себя догнать?! Вот теперь лось во сне его сам преследует, бегает за ним. К добру это или нет?..

— Ну что, прошла лихорадка твоя? — спросила, нагнувшись над ним, княгиня.

— Полегчало, слава тебе, Господи! По дороге из Нижнего оглобля сломалась, пока мужики заменяли ее новой, промерз я и устал.

— Сколько раз тебе говорила, зачем тебе дальние поездки? Или в Нижнем чиновники пропадут без тебя?

— Так дела ведь, матушка?.. Не забывай, я предводитель дворянства губернского…

— Послал бы кого. Вот хоть бы его. — В это время вошел управляющий Платон, их верный караульный пес. Взгляд колючий, на лету воробья убьет. Поклонился хозяину, сообщил новость:

— Купец Строганов приехал. На трех крытых повозках. Рысаки рядком запряжены, как лебедушки.

— Не знай, надолго ли? — голос князя посуровел. В делах тот не раз ему подножки ставил, не ладили ни словом, ни делом.

— Не ведаю, князь.

Платон хотел было уйти, Грузинский остановил:

— На Макарьевской был?

— Нетути, не заезжал, Егор Александрович. Некогда было — имение глядеть ходил. Дела…

— Так загляни на днях. Или кого-нибудь пошли. Пусть цены на воск спросят.

— Воск-то зачем тебе? — удивилась Наталья Мефодьевна.

— Вениамин, архиерей преподобный, озлился на меня, монастырям, дескать, перестал помогать.

Потом Грузинский обратился к Платону:

— Засвети-ка огонь.

Управляющий шустрым мальчуганом схватил подсвечник, стал трутом высекать искры. Из синих искр выскочило маленькое тонкое пламя. От него стоящая в подсвечнике свеча радостно запылала, осветив внутренность спальни.

Грузинский приподнялся с подушек, положил руки на живот, спросил снова:

— Как день прошел?

Платон рассказывал, а сам ловил взгляды хозяина. Как князь скривит свой рот, так, считай, надо и поступать. Однако управляющий имел и собственные мысли и заботы. Пес, он всегда пес, и оттого обманывать себя не давал, денежку и в свой карман клал. Где копейки не перепадали — крупу с мукой утаивал, а то — из прудов сазанчиков с карпом…

Грузинский под бормотанье Платона стал задремывать, а вскоре и захрапел.

Наталья Мефодьевна, сделав знак управляющему, удалилась к себе, плотно закрыв дверь своей спальни. Упала на колени перед иконами:

— Господи, и когда этого черта лысого смертушка заберет?

Проклинала отца своего, графа Мефодия Толстого. Сам с молоденькой женой ромы-коньячки попивает, а она, единственная его дочь, со старым мужем мучается! Разве это справедливо?

Барский дом Грузинского, если смотреть с берегов Волги, похож на лежачего медведя, протянувшего свои лапы-углы и сонными глазами-окнами уставившегося на речной берег. Особенно зимою, когда окружавший его яблоневый сад утопает в белой дремоте. Охраняют «медведя» пять дубов древних. От злого ветра на заиндевелых их вершинах покачиваются ветви и предостерегающе скрипят: смотрите, мы все слышим и видим!

Под дубами, прямо вдоль реки, раскинулась ветвистая березовая роща. По ней никто, даже и летом, не ходит. Даже сам князь побаивается в нее заходить. Дворовые поговаривают: в этой роще стонут души умерших, тех людей, кто когда-то жил в барском доме и после своей смерти оставил недобрые воспоминания, особенно мужская половина. Князья со своими сыновьями потонули в бесконечном блуде и из грехов тяжких не выходили. А уж о страданиях крепостных и говорить нечего — мало, кто из них своей смертью помирал, дожив до старости…

И густо заросшего сада люди боялись. В конце его, где овраг крутой, стоит старая башня. Возле неё, не раз и не два, люди видели призраков — мужчину и женщину. На голове мужчины золотая тюбетейка, ходит на четвереньках. Заметит если — побежит за тобой, а вот догнать не может. Чем-нибудь бросит и, если попадет, то это место на твоем теле посинеет. Затем будешь кашлять и вскоре отправишься на тот свет. Вокруг башни в полночь, в самые знойные летние дни, ходит высокая, стройная телом красавица. Она то плачет-причитает, то запоет песню, то снова заплачет навзрыд. На ней всегда одно и тоже черное платье, на голове — платок. Об этой женщине лыковские старики такую байку сказывают. Был у нынешнего Егора Александровича престарелый дедушка, а у того была жена — красавица, персиянка. Каменная башенка поставлена в ее честь. Однажды кто-то вошел в башню, а там их хозяйка в петле висит…

А в березовой роще есть поляна, в середине которой растет ольха со срезанной молнией верхушкой. Вокруг нее, люди видели своими глазами, каждую ночь пляшут три молодых грузина. Пляшут-пляшут, потом давай друг друга грызть. Заметят, что ты наблюдаешь за ними, и на тебя набросятся. Эту поляну люди стороной обходят. В позапрошлом году у управляющего Платона Зотова рысак убежал да и остановился травкою полакомиться на той поляне. Тут в самый раз те грузины. Так ведь сожрали рысака! Правда, кто-то из местных охотников осмелился утверждать, что в округе пара волков появилась.

Из людей в этой роще пропал крепостной князя Грузинского Роман Перегудов, который убежал от княжеской кабалы в заснеженную Сибирь. Вернулся он с денежками, а жена его с тремя ребятишками уже померла от голодухи. Ну, холоп княжеский с горя и пошел в березовую чащу. И до сих пор его не видать.

Между пятью дубами поставлен в память первой жены Егора Александровича памятник. Глядит с каменной мраморной плиты княгиня, Авдотья Семеновна, как живая, улыбается. Проводили ее на тот свет без церковной службы — отпевать не разрешил Грузинский. Про это самоуправство донес кто-то в Нижний, оттуда два следователя приезжали. Угостил их князь, как надо, на серебряном блюде подарки поднес. Уехали чиновники. А спустя полгода из Нижнего вновь прибыли дознаватели. Спрашивали, как жена померла, при каких обстоятельствах. По многим спинам пустили розги, но ничего нового добавить никто не мог. Да и откуда рабам знать, как и отчего их княгинюшка померла? Накануне вечером выпила чайку с вареньем, а утром встать ей уж не пришлось. Дознаватели опять уехали сытые, с подношениями. Князь уехал в Петербург, спустя два года вернулся в Лысково и статую привез.

В середине сада, в глубине деревьев, стоит церквушка, перед ней на могильном холмике железный крест. Этого местечка жители не боятся, даже специально приходят сюда, чтобы помолиться. Это место всей округе известно как «могилка Любаши». После смерти жены Егор Александрович нежно любил крепостную Любашу, которая родила от него дочку Софью. Люба не красотой князя присушила, а сердечным теплом да лаской. Укажет только пальчиком князю, тот в момент исполнит любую ее прихоть. Говорила она мало, да и улыбалась редко. Капризов ее никто не слышал. А добра — множество. Была готова, если надо, последнюю кофту с себя снять, чтобы помочь. Крепостные любили свою молодую хозяйку, княжеский гнев не так сильно обрушивался на них. По уезду слух даже разошелся было, скоро, дескать, Любаша станет княгиней.