Тут я потихоньку ушел, но они этого даже не заметили. Они пели у своего костра еще часа три.

В нашей казарме меня ожидало еще одно развлечение. В клубах дыма от костра на полу, заполнявшего все помещение, я с трудом мог различить человек сорок кавалеристов, сидевших и лежавших на полу. В глубоком молчании они слушали, как казначей Сильвейра читает вслух воззвание губернатора штата Дуранго, в котором заявлялось, что земли крупных асиенд будут поделены между бедняками.

Он читал:

— «Принимая во внимание, что главной причиной недовольства в штате, побудившей парод взяться в 1910 году за оружие, является полное отсутствие личной собственности; что сельское население не имеет никаких средств к существованию в настоящее время и никаких надежд на будущее и вынуждено работать в качестве пеонов на асиендах крупных землевладельцев, захвативших в свои руки всю землю в штате;

принимая во внимание, что главным источником нашего национального богатства является земледелие и что не может быть действительного прогресса в земледелии там, где большинство крестьян не заинтересовано в земле, на которой они работают…

принимая во внимание, наконец, что провинциальные города дошли до полного обнищания благодаря тому, что те общественные земли, которыми они когда-то владели, при диктатуре Диаса отошли к ближайшим асиендам, вследствие чего население штата утеряло свою экономическую, политическую и социальную независимость и из свободных граждан превратилось в рабов, и правительство не в состоянии поднять их нравственный уровень посредством образования, так как асиенды, на которых они живут, являются частной собственностью…

Вследствие этого правительство штата Дуранго объявляет общественной необходимостью, чтобы все пахотные земли отошли к сельскому и городскому населению в полную собственность…»

Когда казначей наконец, спотыкаясь, прочел все параграфы, в которых указывалось, как можно получить земельный надел и т. д., наступило молчание.

— Вот это и есть мексиканская революция! — воскликнул Мартинес.

— Это как раз то, что делает Вилья в Чиуауа, — сказал я, — Это великолепно. Теперь каждый из вас будет иметь свою ферму.

Раздались веселые смешки. Потом с пола поднялся какой-то маленький лысый человек с грязными рыжими бакенбардами и сказал:

— Только не мы — не солдаты. Когда революция окончится, в солдатах минует нужда. А землю получат pacificos — те, кто не ходил воевать. И будущее поколение…

Он остановился и протянул свои рваные рукава к огню.

— До воины я был школьным учителем и знаю, что революции и республики всегда неблагодарны. Я сражаюсь вот уже три года. После первой революции великий Мадеро, наш отец, пригласил всех своих солдат в столицу. Он наградил нас всех одеждой, хорошо угощал, устраивал для нас бои быков. Мы разъехались по домам, и оказалось, что у власти опять стоят хищники и грабители.

— Когда я вернулся с войны, у меня было сорок пять песо в кармане, — сказал кто-то.

— Ты еще счастливец, — продолжал школьный учитель, — нет, выгоду от революции получают не солдаты, не голодные, оборванные, простые солдаты. Офицеры — другое дело. Те нередко жиреют на крови родины. Но мы — никогда.

— А за что же вы боретесь в таком случае? — воскликнул я.

— У меня растут два сына, — ответил он. — Вот они получат землю. А у них будут свои сыновья. Те тоже не будут голодать… — Маленький человечек скривил рот в улыбку. — У нас в Гвадалахаре есть поговорка: «Не носи сорочку длиной в одиннадцать ярдов, ибо тот, кто хочет быть Спасителем, будет распят».

— А у меня нет сына, — сказал четырнадцатилетний Хиль Томас, и все покатились со смеху. — Я сражаюсь за то, чтобы достать себе новенькую винтовку у какого-нибудь убитого федералиста и хорошую лошадь, которая прежде принадлежала миллионеру.

Шутки ради я спросил кавалериста, у которого к мундиру был приколот портрет Мадеро, кто это такой.

— Pues, quien sabe, senor? — ответил он. — Мой капитан говорит, что это был великий святой. Я сражаюсь потому, что это гораздо легче, чем работать.

— А часто ли вам платят за службу?

— Мы получили по три песо ровно девять месяцев назад, — сказал учитель, и все кивнули, подтверждая его слова. — Мы настоящие добровольцы. Вот gente Вильи — профессионалы.

Затем Луис Мартинес принес гитару и пропел прелестную любовную песенку, которую, по его словам, как-то вечером сложила проститутка в борделе.

Последнее, что я припоминаю о той памятной ночи, — это слова Гино Терека, когда мы болтали с ним, лежа рядом в темноте.

— Завтра я покажу тебе золотые прииски испанцев. Они — в глухом каньоне среди западных гор. Никто не знает о них, кроме индейцев и меня. Индейцы иногда ножами откапывают там самородки, Мы станем с тобой богачами…

Глава X

Набег

На следующее утро, еще до восхода солнца, Фернандо Сильвейра, уже совсем одетый, вошел в нашу комнату и начал спокойно будить нас, объявляя, что наступают colorados. Хуан Валехо рассмеялся.

— Сколько их там, Фернандо?

— Да не меньше тысячи, — отвечал Сильвейра все тем же спокойным голосом, ища свои патронные ленты.

Во дворе царила необыкновенная суета. Солдаты поспешно седлали лошадей. Дон Петронило стоял полуодетый возле своей двери; его подруга пристегивала ему саблю. Хуан Сантильянес с лихорадочной поспешностью натягивал на себя брюки. Повсюду щелкали затворы винтовок. Десятка два солдат бесцельно бегали взад и вперед, расспрашивая всех, не видели ли они того-то и того-то.

И все-таки, казалось, никто не верил, что colorados в самом деле наступают. Бледный квадрат неба над внутренним двориком обещал еще один жаркий день. Кукарекали петухи. Где-то мычала корова. Мне вдруг страшно захотелось есть.

— А где они сейчас? — спросил я.

— Совсем близко.

— А наш аванпост — отряд у Пуэрты?

— Спит! — сказал Фернандо, опоясываясь патронной лентой.

В комнату, путаясь в своих огромных шпорах, вошел Пабло Арриола.

— Сперва показалась небольшая кучка кавалеристов человек в двенадцать. Наши ребята в Пуэрте думали, что это обычный разъезд. Отогнав их, они принялись за завтрак. И вдруг — сам Аргумедо, а с ним сотни и сотни…

— Но ведь двадцать пять человек в этом проходе могли бы задержать целую армию, пока не подоспела бы помощь…

— Они уже прошли Пуэрту, — сказал Пабло, забрасывая седло на плечо, и вышел.

— Разбойники! — выругался Хуан Санчес, вращая барабан револьвера. — Пусть только попадутся мне!

— Ну вот, мистер! — закричал Хиль Томас — Теперь увидишь войну. Ты давно хотел. Небось трусишь, мистер?

По-прежнему не верилось, что все это серьезно и реально. Я сказал себе: «Значит, повезло тебе — сейчас ты увидишь настоящий бой. Будет о чем писать». Я зарядил свой фотоаппарат и выбежал наружу.

Все, казалось, было как обычно. Из самой Пуэрты вставало ослепительное солнце. Утренний свет разливался по темным пространствам пустыни на востоке. И все. Ни движения. Ни звука. И тем не менее где-то там горсточка солдат пыталась задержать целую армию.

Над хижинами пеонов высоко в тихое небо поднимались дымки печных труб. Было так тихо, что можно было расслышать скрежет ручных жерновов, размалывавших кукурузу, и еще грустную протяжную песню женщины, Работавшей где-то за Каса-Гранде. Блеяли овцы, просясь на волю из загонов. По дороге в Санто-Доминго, так далеко, что они казались лишь чуть заметными точками, брели позади своих осликов четыре торговца. Перед асиендой небольшими кучками стояли пеоны, размахивая руками и поглядывая на восток.

Изредка из двора Каса-Гранде выезжали два-три всадника с винтовками в руках и галопом скакали по направлению к Пуэрте. Я видел, как они то скрывались за холмами, то снова появлялись, становясь все меньше и меньше, пока наконец не исчезли за последним холмом: белая пыль, поднятая ими, засверкала на солнце, слепя глаза. Они забрали мою лошадь, а у Хуана Валехо ее давно уже не было. Он стоял рядом со мной и щелкал пустым затвором винтовки.