Обману не поддайся в час, когда

Долиной бродишь и ручей, как прежде,

В ней ропщет. Не подсчитан сонм убитых,

Но ты — как будто грозный ряд гробов

Стоит вдоль лога — их забыть не смеешь.

В ветвях дерев висит их крик предсмертный.

Зеленый скат души не утешает,

И взор уходит вдаль, пока его

Колючки не удержат, ближний лагерь

Обвившие. От них весь край в крови,

Любой цветок шипами порастает —

И ранит сердце мне. Пускай и здесь

Цветы цветут, но запах их до нас

Не долетает сквозь зловонье рабства.

Здесь копит мощь война! На Мюнзинген

Идут войска пересеченным логом.

Круша деревья, с гор, покрытых хвоей,

Сползает пестрый танк. Земля разверзлась

От нас невдалеке, и огнеметы,

Забивши ввысь, шуршат гремучим змеем.

Недавний куст стальным поводит глазом…

Тут в небо выплыл легкий треугольник,

И бомбы на условные мишени

Попадали!.. Но, в точку обратись,

Вдруг сгинул треугольник, как виденье

Грядущего… Как примириться с мыслью,

Что это явью станет?! Много сил,

Казалось мертвых, властвует над миром.

Как мне собрать и высказать все то,

Что мучит сердце, так, чтоб речь была

Ясна еще? Дорога, вся в извивах,

На Тюбинген вниз к Неккару кружит,

Отвесный брег, когда мотор, ворча,

Летит аллеей к мосту, под которым,

Вобравши весла, лодки быстрой стайкой

Скользят неслышно… Вы, долины, в мягкой

Зеленой замше, с вашей вечной грустью!..

Я плохо вас благодарил за ласку.

Всех лучше тем воздам вам, что приму

Вас в песнь мою! Взрастет, воспоминаньем

О вас томим, мой ненасытный гнев.

О, ярость гнева! Плодотворный дар!

В траве высокой лежа, глядя в небо

Сквозь сумрак елей, тонко окропленный

Летучей мошкарой, пока не канешь

Сам в синь небес, не бойся снам отдаться,

Живи высоким сном, богатым, светлым,

И знай, как он ни смел, наплыв видений,

Он все же слабый оттиск по сравненью

С тем будущим, немыслимо прекрасным

И полным мощи. Так и со стихами.

Чрезмерно долго песнь томилась, чтоб

Уже сегодня отыскались строфы

Той радости под стать! Едва рожденный

Поэтом, стих закружит, зашумит

В народе… Запевает хор за хором.

Весь в яблочном цветенье Нюртинген!

В саду харчевни, сердце расплавляя,

Гармошка заливается. Цветенье

Деревьев и протяжный ветерок

Нам весть приносят: занялась она,

Та вечная весна, которой пел

Когда-то Гёльдерлин святые гимны.

Звук слов его, сведенных в чистый строй, —

Как будто знал он радостный закон,

Которым люди жить в грядущем станут, —

Пусть вольно льется! Ибо вторит им Народ.

Да, нам опять доступны чувства Священные!

И вновь звучат слова Светло и внятно.

Держат обещанья.

Ведь в Шварцвальде и Страсбургский собор

Бывает виден. Отовсюду дали

Нас кличут. По волнам холмов лесистых

Мы, вглубь нырнув, опять уходим ввысь —

Полета легкость и одновременно

Весомость глуби… Вот и ветер к нам

Доносит песни. По крутым вершинам

Костры мерцают. Прожитое здесь

Сошлось с грядущим, чтобы с ним вступить

В союз ненарушимый. Чудно нам

Поет народ на старый лад, и чудно

Грядущее поет нам. В наших песнях

Мы человека из страны великой

Помянем, славя в нем вождя и друга.

Все это лишь начало. Много в сердце

От прошлого! Я обрываю, чтобы

Все сызнова начать, — и нет покоя,

Нет отдыха… Когда же одержимость

Стихает и спадает жар познанья —

Мутит от лучших рифм, строфа бессильна

Взметнуть нас к высям и в дурную гладкость

Впадает вялый стих. Будь неподкупен

В борьбе с собой! Не дай себя увлечь

Рукоплесканьям! Похвалу сбивает.

Не вправе ты содеянным кичиться.

Ведь все — лишь ожиданье, все еще

Ты сделать должен… О, как далеко

Твоим твореньям до твоих героев!

Ты, возвращенье в грезах, мне готовишь

Веселье лучшей встречи! Разве я

Не ускоритель сроков ожиданья,

Не завершитель дней тоски, когда

Мне удается завладеть словами,

Рожденными из гнева и из мук,

И образ дать — необоримой силы! —

Боев геройских, столь призывный, что

На место каждого, кто пал, десяток

Вступает в строй?… Слова плодотворят

Страдание и слезы, безнадежность

Лишают яда, устремляя мощь

Души туда, где все, теснясь, толпится,

Что хочет стать, деяньем исцелясь.