*
Так он молчал. Не нужно величанья,
Ни громких слов не нужно, ни похвал.
Но встанем все и в тишине молчанья
Склонимся перед тем, кто так молчал.
В ЦЕЛОМ КЛАССЕ БЫЛ ОН ОДИНОК
В целом классе был он одинок.
Бабка не сочувствовала внуку.
А отец был в ярости: «На муку
Обрекает нас такой сынок».
Дома был он заперт на замок
И избит: «Не забывай науку,
Чтобы впредь, вытягивая руку,
Как и все мы, «хайль» кричать ты мог».
Он не стал вытягивать руки,
«Хайль» кричать, приветствуя сатрапа,
А когда за ним пришло гестапо,
Спрятался в обрыве у реки.
Труп нашли в предутренней росе,
Не хотел он быть таким, как все.
КАЖДЫЙ ДЕНЬ ВСТАВАЛ ОН ДО ЗАРИ…
Каждый день вставал он до зари
И писал старательно и долго.
Словно слышал голос: «Хоть умри,
Но умри, не забывая долга!»
Утром клал листовки он повсюду —
На ступеньки лестниц, на дрова,
Веря, что нужны простому люду
Твердые, правдивые слова.
По складам читали их крестьяне,
Токари несли их на завод,
И они сердца рабочих жгли.
Но жандармы у него в кармане
Как-то раз такой листок нашли…
Гордо он взошел на эшафот.
ЗЕМЛЯ ОСТАЛАСЬ
Солдат, из плена возвратись домой,
Увидел вновь родимое село:
Дома как будто бурею смело,
Он не нашел приметы ни одной
Знакомой. О, нигде опоры нет!
Исчезли люди, и разогнан скот, —
Лишь битый камень о године бед,
О гибели села рассказ ведет.
Он поднял руку: «Да, земля одна,
Изборожденная, не сожжена!»
…Земля черна, надежна и верна.
Тут руки он молитвенно сложил.
«Земля осталась», — он проговорил
И, словно сеятель, ладонь раскрыл…
ЖЕНЩИНА У МОРЯ
Каждым утром здесь ее встречали,
Где высоко берег поднялся.
Здесь она стояла — знак печали,
В черный плат закутанная вся.
Трижды молча руку поднимала,
Проводя незримую черту,
Трижды низко голову склоняла
И опять глядела в пустоту.
Три погибших сына — три поклона,
И казалось: пенясь на просторе,
С каждым всплеском море к ней несло
Три в пучине потонувших стона…
Так она смотрела через море,
Рея вдаль, как черное крыло.
ТОМАС МАНН
(К посещению им Веймара)
Ты был отринут от родной земли,
Но с родиной не знал противоречий.
В огромных сводах величавой речи,
Которые над временем легли,
В твоем труде она нашла себя,
И тайну лишь тебе она вручила.
Ты был ее молитва, песня, сила,
Когда она простерлась ниц, скорбя.
Ты сохранил святыню языка,
Любя его, как любит хлеб — голодный.
Ты к нам его принес из дальних стран.
И подвиг твой переживет века,
Любовь и честь Германии свободной,
Любовь, и честь, и слава — Томас Манн.
VIII. ЗВЕЗДЫ НА ЗЕМЛЕ
(1933 — 1948)
МЮНХЕН
О старый город детских игр моих,
Где всюду — кирхи, скверы и аркады,
Где гребень гор, загадочен и тих,
Там, за мостом, приковывает взгляды.
О город первых тайн и приключений,
Где первая строфа мне удалась,
И расступались стены, словно тени,
И все звучало, песней становясь.
Прошли те игры. Песни отзвенели.
Под звук шарманки там, на карусели,
Уж конь и лебедь не летят стрелой.
Лишь льется Изар полосой зеленой.
Все пронеслось… И смотрим удивленно
Мы друг на друга — я и город мой.
КОХЕЛЬСКИЙ КУЗНЕЦ
(год 1705)
Из Изартора в Зендлинг не пройти:
Дороги дымом и огнем объяты.
Бесчинствуют здесь пришлые хорваты,
Кривыми саблями закрыв пути.
Решил кузнец, придя с семью сынами.
На зендлингском погосте насмерть стать.
Хоть снег идет, — нет снега под ногами.
Хоть рождество, — молений не слыхать.
Разбито все ударами копыт,
Все сметено при бешеном движенье.
Дымится кровь, и прах могил разрыт.
А он еще стоит, седой боец,
Солдат отряда, павшего в сраженье.
Он, сын народа. Кохельский кузнец.
ПАРИЖ
Как счастлив я, что знал тебя, Париж!
Воспоминание неистребимо
О тех камнях, в которых ты незримо
Минувшие столетия хранишь.
Как счастлив я, что с башни Notre-Dame
Смотрел на шумный город под ногами,
На твой народ, грядущим временам,
Как эстафету, передавший знамя.
Как счастлив я, Париж, что знал тебя
И что забвенье надо мной не властно!
А если вдруг подумаешь, скорбя:
«Быть может, жил и мучился напрасно?»
То сам себе невольно говоришь:
— Я не напрасно жил! Я знал Париж!