Только ли хлеб насущный составляет смысл нашего бытия?

Какую радость выбрали вы из бесконечного списка?

Может быть, в этой радости не хватает вашего напряженно­го интереса? Может быть, одно из тех забытых чувств, которые вы вспомнили во время упражнения, и составляет утраченный вами смысл жизни? Если вы когда-то хотели стать танцором и с упоением танцевали, то это никогда не поздно сделать. Танцевать можно научиться даже без ног. Танец приходит к человеку из той же «воронки Розанова» из которой приходит гениальность...

Те, кто может подружиться со своей радостью, естественно, раздают ее всем окружающим. Иногда кажется, что какая-то вол­шебная сила оберегает таких людей, как гениев, от бесконечных неприятностей, которые сыплются как из рога изобилия. Таких умеющих радоваться людей, светящихся, увлеченных, можно встретить где угодно. Вы увидите, как им уступают места в метро, помогают нести тяжелый груз, водители такси сами предлагают их подвезти, а незнакомцы приглашают в гости. Отличие этих людей от нас в том, что они не занимаются постоянным самоис­тязанием, не читают самим себе и окружающим мораль, не воз­девают руки к небу с трагичным видом.

Каждый увлеченный человек играет в великую космическую игру жизни, каждый пытается что-то создать. Самое главное — определить свою настоящую радость, свое подлинное увлечение. Нужно только сесть и составить список, но почему-то повседнев­ность очень мешает это делать. Кажется, что это сложно, никому не нужно.

Какие там радости? А между тем, если ты вспоминаешь свою радость, то что-то лишнее, ненужное, прилипшее к тебе, как кон­фетная обертка прилипает случайно в метро, начинает отставать.

Ты вдруг понимаешь, что не включил в эту радость выпитые на прошлой неделе три бутылки водки, что все эти искусственные подмены как-то сами собой выпадают из списка... Обратили вни­мание?

Для Ницше, Теслы, Дарвина и Уоллеса — для всех, кого мы успели вспомнить, потраченные усилия были величайшей радо­стью, они делали что-то очень важное и вовсе не считали самым важным для себя приобретение очередного зимнего пальто. Они научились различать радость и необходимость. Они научились двигаться в том направлении, куда звали их подлинные удоволь­ствия, пусть даже для нас описание их удовольствий и кажется странным.

Впрочем, почему странным? Ларина «корежило», Ницше весь «изводился от напряжения». Разве мы с вами не используем выра­жения «меня затрясло от радости» или «Счастье охватило меня»?

Хотите стать гением? Учитесь вспоминать свои подлинные ра­дости — подлинные, а не те, в которых убеждает вас окружающий мир, всего-навсего желающий остаться таким, какой он есть: косным, в котором люди живут для того, чтобы есть, а не едят для того, чтобы жить...

Беседа пятая

Два «Я» и Леонардо да Винчи. Упражнения Гурджиева и Леонардо

Если многие считают картины Пабло Пикассо холодными и производящими пугающее впечатление вследствие парадоксаль­ного искажения реальности, то произведения великого Леонардо вызывают чувство радости и удивительного спокойствия. Отрицая традиции «мейнстрима» в разные времена, оба мастера жили и тво­рили, руководствуясь лишь своими собственными принципами.

Леонардо да Винчи был человеком, который творил, во всем следуя принципу собственного удовольствия. Точнее говоря, не принципу собственного удовольствия — это понятие очень обе­сценилось в наше время. Леонардо как раз и был одним из тех уникальных людей, которые умеют слышать голос радости, зву­чащий в сердце, и следовать за ним.

Можем ли мы — мрачные прагматики — как-то прикоснуться к его дару?

Приписывая гений знаменитого флорентийца воздействию сверхъестественных сил, Джорджо Вазари писал: «Художник с переизбытком наделен красотой, обаянием и талантом, вступив­шими друг с другом в такое сочетание, что, куда бы он ни обра­щался, каждое его действие было божественно настолько, что, оставляя позади себя всех прочих людей, мастер являет собой нечто дарованное нам Богом, а не приобретенное человеческим искусством».

Помимо красоты облика, современники видели в Леонардо безграничное обаяние, легкость и силу, восхищались благород­ством его поступков.

Сын тосканского сеньора Антонио де Пьера де Андреа де Джованни Бути из Винчи обладал обширными знаниями. Он знал несколько языков, владел основами многих наук, как изящных, так и точных.

Непостоянство натуры помешало ему добиваться успеха в какой-то одной области. Одновременно принимаясь за изучение нескольких предметов, он с легкостью бросал начатое и месяцами проводил время в праздности. Занимаясь математикой, он посто­янно создавал для самого себя непреодолимые трудности, ставя учителя в тупик. Небольшие усилия, потраченные на овладение музыкальной грамотой, увенчались, как считал Вазари, лишь не­высоким искусством игры на лире.

Наши современники сказали бы, что Мастер... был ленив, увы. Его лень не была секретом для окружающих. Но рисование и скульптуру как главные радости своей жизни благородный сиба­рит Леонардо не оставлял никогда.

Что поражало в его личности?

Разумеется, он был прекрасным оратором, умел красиво рас­суждать, непременно побеждая в спорах...

Однако и Вазари, и многие окружающие Леонардо люди выде­ляли удивительное сродство, единство Леонардо с вещами, к ко­торым он прикасался и которые его окружали. Он умел оживлять вещи, среди которых находился.

В числе его естественно-научных работ встречались труды, где отмечались свойства растений. В области астрономии мастер ана­лизировал вращение неба, бег Луны и движение Солнца. Но все описания и даже математические выкладки гения пронизаны лю­бовью к тем неодушевленным явлениям, которые он изучал.

Не слишком утруждая себя занятиями, которые во все време­на было принято считать «полезными», Леонардо мог потратить целый день на размышления... а размышлял он чаще всего, за­думчиво крутя или, как писал Вазари, «любовно лаская» какой-нибудь предмет в руке. В периоды подобной задумчивости он мог отвлечься и от дорогостоящего заказа...

Говорят, что больше всего он любил лошадей, предпочитая их остальным существам на Земле. Рассказывают, что однажды* проходя по птичьему рынку, Леонардо заплатил продавцам, но не забрал птиц, а открыл клетки и выпустил их всех на волю, чем изумил присутствующих.

Говорят, что однажды, когда герцог Людовик Сфорца услышал игру Леонардо на лире, он пригласил художника к себе во дворец, чтобы в сравнении с другими музыкантами оценить дар знаме­нитого соотечественника. Не изменяя своей эксцентричности, мастер взял с собой собственноручно изготовленный серебряный инструмент в виде лошадиного черепа. Странная с виду вещь бла­годаря особому устройству имела, как пишет Вазари, «полногла­сие большой трубы и мощное звучание». Поэтому он и победил всех музыкантов, съехавшихся к герцогу на состязание. Торже­ство исполнителя дополнилось званием лучшего импровизатора стихов на конкурсе.

Рассказывают также, что как-то однажды отец Леонардо, се­ньор Пьеро, попросил сына расписать круглый щит, грубо вы­рубленный из фигового дерева. Заказ поступил от крестьянина их поместья. Будущий мастер, ощупав щит своими удивительными пальцами, запустил в комнату ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков и летучих мышей. Художник трудился так долго, что заказчик уже забыл о своей просьбе и даже купил другой щит, не надеясь получить обещанное.

«Через несколько недель, — рассказывает Вазари,— в комна­те, заполненной дохлыми зверями, стоял невыносимый смрад, которого живописец не замечал из-за радости, которую ему при­носила работа».

Закончив щит, Леонардо торжественно представил зрителям свой шедевр. Когда сеньор Пьеро в сопровождении домашних вошел в комнату, его глазам предстало удивительное зрелище, о неповтори­мости которого Вазари пишет: «Он изобразил чудовище, настолько отвратительное и страшное, которое отравляло своим дыханием и воспламеняло воздух, выползая из щита, как из темной расселины скалы. Оно испускало яд из разверзнутой пасти, пламя из глаз и дым из ноздрей, причем настолько необычно, что казалось на са­мом деле чем-то реальным, чем-то чудовищным и устрашающим».