Изменить стиль страницы

Завидев молодых людей, она приказала конюшему ехать медленнее. Бернару даже показалось, что она, увидев незнакомое лицо, пристально на него посмотрела. При ее приближении перья всех шляп касались земли, а она грациозно наклоняла голову в ответ на беспрерывные приветствия выстроившихся шпалерами поклонников. Когда же она удалялась, легкий порыв ветра приподнял край ее длинного атласного платья, и из-под платья блеснули зарницей туфелька из белого бархата и полоска розового шелкового чулка.

– Кто эта дама, которой все кланяются? – с любопытством спросил Бернар.

– Уже влюбился! – воскликнул Бевиль. – Впрочем, тут нет ничего удивительного: гугеноты и паписты – все влюблены в графиню Диану де Тюржи.

– Это одна из придворных красавиц, – прибавил Жорж, – одна из самых опасных Цирцей для молодых кавалеров. Но только, черт возьми, взять эту крепость не так-то просто.

– Сколько же из-за нее было дуэлей? – спросил со смехом Бернар.

– О, она их считает десятками! – отвечал барон де Водрейль. – Но это что! Как-то раз она сама решилась драться: послала картель по всей форме одной придворной даме, которая перебила ей дорогу!

– Басни! – воскликнул Бернар.

– Это уже не первый случай, – заметил Жорж. – Она послала госпоже Сент-Фуа картель, написанный по всем правилам, хорошим слогом, – она вызывала ее на смертный бой, на шпагах или на кинжалах, в одних сорочках, как это водится у записных [64] дуэлистов.

– Я бы ничего не имел против быть секундантом одной из этих дам, чтобы посмотреть, какие они в одних сорочках, – объявил шевалье де Ренси.

– И дуэль состоялась? – спросил Бернар.

– Нет, – отвечал Жорж, – их помирили.

– Он же их и помирил, – сказал Водрейль, – он был тогда любовником Сент-Фуа.

– Ну уж не ври! Таким же, как ты, – возразил явно скромничавший Жорж.

– Тюржи – одного поля ягода с Водрейлем, – сказал Бевиль. – У нее получается мешанина из религии и нынешних нравов; она собирается драться на дуэли, – а это, сколько мне известно, смертный грех, – и вместе с тем ежедневно выстаивает по две мессы.

– Оставь ты меня с мессой в покое! – вскричал Водрейль.

– Ну, к мессе-то она ходит, чтобы показать себя без маски, – заметил Ренси.

– По-моему, большинство женщин только за тем и ходит к мессе, – обрадовавшись случаю посмеяться над чужой религией, ввернул Бернар.

– А равно и в протестантские молельни, – подхватил Бевиль. – Там по окончании проповеди тушат свет, и тогда происходят такие вещи!.. Ей-ей, мне смерть хочется стать лютеранином.

– И вы верите этим вракам? – презрительно спросил Бернар.

– Еще бы не верить! Мы все знаем маленького Ферана, – так он ходил в Орлеане в протестантскую молельню на свидания с женой нотариуса, а уж это такая бабочка – ммм! У меня от одних его рассказов слюнки текли. Кроме молельни, ему негде было с ней встречаться. По счастью, один из его приятелей, гугенот, сообщил ему пароль. Его пускали в молельню, и вы легко можете себе представить, что в темноте наш общий друг даром времени не терял.

– Этого не могло быть, – сухо сказал Бернар.

– Не могло? А, собственно говоря, почему?

– Потому что ни один протестант не падет так низко, чтобы провести паписта в молельню.

Этот его ответ вызвал дружный смех. -

– Ха-ха! – воскликнул барон де Водрейль. – Вы думаете, что, если уж гугенот, значит, он не может быть ни вором, ни предателем, ни посредником в сердечных делах?

– Он с луны свалился! – вскричал Ренси.

– Доведись до меня, – молвил Бевиль, – если б мне нужно было передать писульку какой-нибудь гугенотке, я бы обратился к их попу.

– Это потому, конечно, что вы привыкли давать подобные поручения вашим священникам, – отрезал Бернар.

– Нашим священникам? – побагровев от злости, переспросил Водрейль.

– Прекратите этот скучный спор, – заметив, что каждый выпад приобретает остроту обидную [65], оборвал спорщиков Жорж. – Не будем больше говорить о ханжах, какой бы они ни были масти. Я предлагаю – кто скажет: "гугенот", или "папист", или "протестант", или "католик", тот пускай платит штраф.

– Я согласен! – воскликнул Бевиль. – Пусть-ка он угостит нас прекрасным кагором в том трактире, куда мы идем обедать.

Наступило молчание.

– После того как беднягу Лануа убили под Орлеаном, у Тюржи явных любовников не было, – желая отвлечь друзей от богословских тем, сказал Жорж.

– Кто осмелится утверждать, что у парижанки может не быть любовника? – вскричал Бевиль. – Ведь Коменж-то от нее ни на шаг!

– То-то я гляжу, карапуз Наварет от нее отступился, – сказал Водрейль. – Он убоялся грозного соперника.

– А разве Коменж ревнив? – спросил капитан.

– Ревнив, как тигр, – отвечал Бевиль. – Он готов убить всякого, кто посмеет влюбиться в прелестную графиню. Так вот, чтобы не остаться без любовника, придется ей остановиться на Коменже.

– Кто же этот опасный человек? – спросил Бернар. Незаметно для себя, он с живым любопытством стал относиться ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.

– Это один из самых славных наших записных, – отвечал Ренси. – Так как вы из провинции, то я вам сейчас объясню значение этого словца. Записной дуэлист- это человек безукоризненно светский, человек, который дерется, если кто-нибудь заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут и по всякому другому столь же важному поводу.

– Как-то раз Коменж привел одного человека на Пре-о-Клер [66], – заговорил Водрейль. – Оба снимают камзолы, выхватывают шпаги. Коменж спрашивает: "Ведь ты Берни из Оверни?" А тот говорит: "Ничуть не бывало. Зовут меня Вилькье, я из Нормандии". А Коменж ему: "Вот тебе раз! Стало быть, я обознался. Но уж коли я тебя вызвал, все равно нужно драться". И он его за милую душу прикончил.

Тут все стали приводить примеры ловкости и задиристости Коменжа [67]. Тема оказалась неисчерпаемой, и разговору им хватило на все продолжение пути до трактира Мавр, стоявшего за чертой города, в глубине сада, поблизости от того места, где с 1564 года строился дворец Тюильри. В трактире собрались дворяне, друзья и хорошие знакомые Жоржа, и за стол села большая компания.

Бернар, оказавшийся рядом с бароном де Водрейлем, заметил, что барон, садясь за стол, перекрестился и с закрытыми глазами прошептал какую-то особенную молитву:

– Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis, et beata viscera virginis Mariae quae portaverunt aeterni Patris Filium! [68]

– Вы знаете латынь, господин барон? – спросил Бернар.

– Вы слышали, как я молился?

– Слышал, но, смею вас уверить, решительно ничего не понял.

– Откровенно говоря, я латыни не знаю и даже не знаю толком, о чем в этой молитве говорится. Меня научила ей моя тетка, которой эта молитва всегда помогала, и на себе я уже не раз испытал благотворное ее действие.

– Мне думается, это латынь католическая, нам, гугенотам, она непонятна.

– Штраф! Штраф! – закричали Бевиль и капитан Жорж.

Бернар не противился, и стол уставили новым строем бутылок, не замедливших привести всю компанию в отличное расположение духа.

Голоса собеседников становились все громче, Бернар этим воспользовался и, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, заговорил с братом.

К концу второй смены блюд их a parte [69] был нарушен перебранкой между двумя гостями.

– Это ложь! – кричал шевалье де Ренси.

– Ложь? – переспросил Водрейль, и его лицо, и без того бледное, стало совсем как у мертвеца.

– Я не знаю более добродетельной, более целомудренной женщины, – продолжал шевалье.

вернуться

64

Так тогда называли профессиональных дуэлистов.

вернуться

65

…каждый выпад… остроту обидную… – цитата из комедии Мольера "Ученые женщины" (д. IV, явл. 3).

вернуться

66

Тогдашнее постоянное место дуэли, Пре-о-Клер тянулся против Лувра, между Малой Августинской и Паромной улицами.

вернуться

67

…ловкости и задиристости Коменжа. – Мериме придал этому персонажу черты характера Ливаро, одного из приближенных Генриха III.

вернуться

68

Хвала господу, мир живущим, спасение души усопшим, блаженно чрево приснодевы Марии, носившее сына предвечного отца! (лат.).

вернуться

69

Разговор между собой (лат.).