— Вы хотите сказать, — молвил он после некоторого молчания, — что стоит мне серьезно влюбиться, и меня тоже полюбят, ибо тогда я окажусь достойным любви?

— Да, в таком случае вы заслужите ответное чувство.

— Увы, если было бы достаточно полюбить, чтобы и вас полюбили… То, что вы говорите, сударыня, не слишком согласно с истиной. Впрочем, найдите мне отважную женщину, и я женюсь… если только она будет не слишком безобразна. Я еще не настолько стар, чтобы не увлечься. За остальное вы не отвечаете.

— Откуда вы прибыли теперь? — с серьезным видом перебила его г-жа де Пьен.

Макс весьма лаконично поведал ей о своих путешествиях, однако постарался доказать, что не был тем туристом, о котором греки говорят: «Чемоданом уехал, чемоданом приехал»[482]. Его краткие наблюдения изобличали острый ум, не довольствующийся ходячими мнениями, и образованность более глубокую, нежели он хотел показать. Вскоре он откланялся, заметив, что г-жа де Пьен поглядывает на часы, и обещал ей, не без заминки, побывать вечером у г-жи Дарсене.

Однако он не приехал туда, и г-жа де Пьен была этим слегка раздосадована. Зато он явился к ней на следующий день утром, чтобы попросить прощения, сославшись на усталость с дороги, вынудившую его остаться дома; но оправдывался он, опустив глаза и таким неуверенным тоном, что и без уменья г-жи де Пьен читать чужие мысли его притворство бросалось в глаза. Когда он с трудом закончил свою речь, г-жа де Пьен молча погрозила ему пальцем.

— Вы не верите мне? — спросил он.

— Нет. К счастью, вы еще не научились лгать. Вы не были вчера у госпожи Дарсене не потому, что устали и вам хотелось отдохнуть. Вы провели вечер не дома.

— Да, — ответил Макс, силясь улыбнуться, — вы правы. Я обедал в «Роше-де-Канкаль» с теми бездельниками, о которых говорил вам, потом поехал на чай к Фамену. Приятели не захотели отпустить меня, потом я играл.

— И, конечно, проиграли.

— Нет, выиграл.

— Тем хуже. Я предпочла бы, чтобы вы проиграли, в особенности, если бы это навсегда отвратило вас от сколь глупой, столь и мерзкой привычки.

Она склонилась над рукодельем и принялась за работу с нарочитым усердием.

— Много ли было гостей у госпожи Дарсене? — робко спросил Макс.

— Нет, народу было мало.

— А из барышень на выданье?

— Никого.

— Я все же рассчитываю на вас. Помните о своем обещании?

— У нас еще есть время подумать об этом.

В тоне г-жи де Пьен чувствовалась несвойственная ей сухость и принужденность.

Помолчав, Макс проговорил смиренно:

— Вы недовольны мной? Почему бы вам не отругать меня хорошенько, как это делала моя тетушка, а затем простить? Послушайте, хотите, я дам вам слово никогда больше не играть?

— Когда даешь обещание, надо быть в силах выполнить его.

— Обещание, данное вам, я выполню: у меня достанет на это и воли и выдержки.

— Хорошо, Макс, я согласна, — сказала она, протягивая ему руку.

— Я выиграл тысячу сто франков, — проговорил он, — хотите, я пожертвую их в пользу ваших бедных? Трудно было бы найти лучшее применение столь дурно приобретенным деньгам.

Госпожа де Пьен призадумалась.

— Почему бы нет? — заметила она вслух, как бы обращаясь к самой себе. — Надеюсь, Макс, вы запомните этот урок. Я запишу, что получила от вас тысячу сто франков.

— Тетушка говорила, бывало, что лучший способ не делать долгов — это всегда платить наличными.

С этими словами Макс вынул бумажник, чтобы достать деньги. В приоткрытом бумажнике г-жа де Пьен заметила чей-то женский портрет. Макс перехватил ее взгляд, покраснел, поспешно закрыл бумажник и вручил ей деньги.

— Мне хотелось бы взглянуть на ваш бумажник… если это возможно, — промолвила она с лукавой улыбкой.

Макс окончательно смешался; он что-то невнятно пробормотал и постарался отвлечь внимание г-жи де Пьен.

Она было подумала, что Макс носит с собой портрет какой-нибудь красавицы итальянки; но явное смущение Макса и общий вид миниатюры — это все, что она успела увидеть, — навели ее на другое подозрение. Несколько лет тому назад она подарила свой портрет г-же Обре, и ей пришло в голову, что, как наследник покойной, Макс счел себя вправе присвоить его. Это показалось ей верхом бестактности. Однако сперва она ничем не выдала себя и лишь тогда, когда де Салиньи собрался откланяться, попросила:

— Кстати, у вашей тетушки был мой портрет, мне очень хотелось бы еще раз взглянуть на него.

— Не знаю… что за портрет?.. Какой портрет? — неуверенно спросил Макс.

На этот раз г-жа де Пьен решила не замечать, что он лжет.

— Поищите его, — сказала она как можно естественнее. — Вы доставите мне удовольствие.

Если бы не случай с портретом, она была бы вполне довольна покорностью Макса, ибо вознамерилась спасти еще одну заблудшую овцу.

Макс нашел миниатюру и принес ее на следующий день с видом, довольно равнодушным. Он заметил, что портрет никогда не отличался особым сходством и что художник придал своей модели несвойственную ей напряженность позы и суровое выражение лица. С этого дня визиты Макса стали короче, и сидел он у г-жи де Пьен с надутым видом, какого она никогда у него не замечала. Она приписала это настроение усилию, которое он делал поначалу, чтобы выполнить данное ей обещание и преодолеть свои дурные наклонности.

Недели две после приезда де Салиньи г-жа де Пьен отправилась, как обычно, навестить свою протеже, Арсену Гийо, которую она отнюдь не забыла, надеюсь, как и вы, сударыня. Она расспросила больную о здоровье, о предписаниях врача и, заметив, что та еще более подавлена, чем в предыдущие дни, вызвалась почитать вслух, дабы не утруждать ее разговорами. Бедной девушке было бы, разумеется, приятнее побеседовать, чем слушать то, что ей собирались прочесть: как вы легко догадаетесь, речь шла о весьма серьезном сочинении, Арсена же никогда ничего не читала, кроме романов для кухарок. В самом деле, книга, которую выбрала г-жа де Пьен, была душеспасительного содержания. Я не назову вам ее заглавия, во-первых, чтобы не повредить ее автору, а во-вторых, из боязни, как бы вы не обвинили меня в желании сделать злонамеренный вывод обо всех сочинениях такого рода. Достаточно будет сказать, что книга принадлежала перу молодого человека девятнадцати лет и служила к исправлению закоренелых грешниц, что Арсена была очень удручена и что она не сомкнула глаз за всю предыдущую ночь. На третьей странице случилось то, что должно было случиться при чтении любого произведения, серьезного или нет; произошло неизбежное, иными словами, мадмуазель Гийо закрыла глаза и уснула. Г-жа де Пьен заметила это и порадовалась успокоительному действию своего чтения. Сперва она понизила голос, опасаясь, как бы внезапная тишина не разбудила больную, затем положила книгу и тихонько встала, чтобы выйти на цыпочках из комнаты. Однако сиделка имела обыкновение спускаться к привратнице, когда приходила г-жа де Пьен, ибо визиты ее напоминали посещения духовника. Г-жа де Пьен положила дождаться сиделки; но, будучи непримиримейшим врагом праздности, она подумала, чем бы заполнить время, которое ей оставалось провести у спящей Арсены. В небольшом закоулке позади алькова стоял стол с чернильницей и писчей бумагой; г-жа де Пьен расположилась там и стала писать какую-то записку. В ту минуту, когда она искала в ящике стола облатку, чтобы запечатать письмо, кто-то внезапно вошел в комнату и разбудил больную.

— Боже мой! Кого я вижу?! — воскликнула Арсена таким странным голосом, что г-жа де Пьен вздрогнула.

— Статочное ли дело? Это еще что? Кидаться в окно, как полоумная! Видали вы такую петую дуру?

Не знаю, верно ли я передал самые слова, во всяком случае, таков был смысл того, что говорил вошедший, в котором г-жа де Пьен сразу узнала по голосу Макса де Салиньи. Последовали восклицания, приглушенные вскрики Арсены, затем довольно звучный поцелуй.

— Бедная Арсена, в каком ты виде! — снова заговорил Макс. — Знаешь, я ни за что не разыскал бы тебя, если бы Жюли не дала мне твоего последнего адреса. Вот сумасшествие. Видали вы что-нибудь подобное?!