- Я должна взять у вас анализ на VV.

- Почему вы?

- Потому что индикация происходит только при контакте с кожей, а очень мало людей согласится рисковать. Они даже ВИЧ боятся меньше. Заразить вас я не могу, так как, научно выражаясь, мы постоянно сохраняем цельность кожных покровов. Проще говоря, мелкие раны у меня заживают моментально.

Голос Рори был напряженным, если не сказать обиженным. А кем она себя воображала? Матерью-мать-ее-так-Терезой?

Она сделала осторожный шаг вперед и подняла опрокинутый мной стул. Должно быть, я уже начал к ней привыкать, она не казалась опасной, даже симпатичной, но… с ними никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Мне так казалось. Может, потому что считал все их гребаное племя виновным в смерти моей сестры. Может, потому что сегодня я столкнулся с ними впервые, и на первый взгляд они тоже не показались опасными. А также потому, что этот опыт мне абсолютно не понравился.

В конце концов, я скрепя сердце позволил ей подойти и прикоснуться к моей руке. Она сделала все очень быстро и умело - даже не знаю, вышло бы так хорошо, будь она человеком, или нет. Ее прикосновения были легкими и едва заметными, если бы я не наблюдал за ее руками во все глаза, мог и не заметить. Она взболтнула жидкость в пробирке и макнула в нее палец, испачканный моей кровью. Цвет жидкости остался прежним.

- Вы чисты, мистер Бенедикт, - сказала она.

- Спасибо за прекрасную новость, - огрызнулся я, но уже не так сердито. - А если бы нет? Что бы со мной сделали?

Она посмотрела на меня своими светлыми глазами, и я снова почувствовал холодок по спине. Ясно, что это древний инстинкт, обычная реакция потенциальной жертвы на присутствие хищника, но привыкать я не имел никакого желания.

- В таком случае закон предписывает позвонить в полицию, а они побеспокоятся, чтобы вы покинули город в течение двух-трех дней.

- Пока еще не превратился?

Она утвердительно кивнула. Я не успел и заметить, как на руке оказалась аккуратная повязка.

- А также если бы вы захотели, они нашли бы того, кто это сделал, и…

- Убили бы его?

- За что? Он же вас не убил. Просто выслали бы вместе с вами.

- Это идиотизм.

- Это порядок. И он себя оправдывает, поэтому в последнее время у меня не очень много работы. Можно даже сказать, мало. Можете быть свободны.

- Благодарю, - сказал я с издевкой и направился к двери, даже не намереваясь прощаться.

- Вы будете звонить в полицию? - спросила она мне в спину.

Я обернулся.

- Нет.

- Почему же?

- Я вам скажу. На самом деле я напал на эту тварь первым, и теперь вы как сознательная гражданка тоже можете позвонить. У вас есть хоть какой-то дух солидарности? Он ведь вашей породы.

Рори не стала ничего отвечать, отвернувшись от меня и складывая инструменты. Наверное, приняла “тварь” и на свой счет. Я хотел еще съязвить напоследок, но раздумал. Черт побери, я не должен был чувствовать себя виноватым перед ней, но… что-то такое было. Кажется, она немного пошатнула мои установившиеся представления о чудовищах, хотя они были так расплывчаты. В любом случае - в этом городе странные порядки, и следовало бы разузнать все получше прежде чем действовать.

Но кто может упрекнуть меня?

*

АЛЕКС И ПЕННИ (1)

Мои родители и отец Пенелопы были военными журналистами, а мать ее умерла уже давно. Они работали вместе и буквально не вылезали из горячих точек. Для нас с Пенни с детства это было привычно, мы ужасно гордились ими и всем показывали фотографии неразлучной троицы со счастливыми лицами - часто закопченными, оцарапанными, заляпанными мазутом, а иногда и кровью. Палестина, Кувейт, Босния… мы без запинки могли рассказать, какое там положение, что вообще происходит и какие из этого следует делать выводы. Именно поэтому мы вначале твердо решили стать репортерами. Только жизнь решила по-своему. В один прекрасный день имена наших родителей узнал весь мир: вертолет со съемочной группой был сбит где-то в районе Газы. Его покореженные останки нашли только через неделю. Мне тогда было четырнадцать лет, Пенни - двенадцать. Отлично помню, как сам глава канала Джо Стерн, близкий друг наших семей - нашей семьи - пришел к нам, чтобы сообщить об этом. Мы открыли дверь, перемазанные джемом - пекли пирог к возвращению родителей. Увидев нас в таком виде, он вдруг заплакал. Потом сказал: “Алекс, дружище… Джим и Эсперанца…” и снова долго не мог произнести ни слова. Но мы все поняли и так. Никто из нас не мог позволить себе истерику - слишком нуждались в поддержке оба. Мы остались совсем одни. И только держа друг друга, держались сами.

Тело Коннора Уэйна не нашли. Помню, как Пенни, спокойная, хоть и бледная до синевы, поправляла сочувствующих: “Я не сирота. У меня есть папа и Алекс”. Она до последнего верила, что отец выжил, пока еще через неделю в пустыне не обнаружили труп, вернее то, что от него осталось. Его опознали. Получив все возможные подтверждения, Пенни обняла меня своими тонкими ручонками так крепко, как только смогла, и сказала: “Теперь у меня остался только ты”.

Дядя Джо стал нашим опекуном. Денег было достаточно, я поступил в хороший колледж, Пенни тоже. Мы звонили друг другу каждый день и все выходные проводили вместе. Когда наши однокурсники разбивались по парочкам, мы были странным исключением. Действительно странно - смуглый черноволосый парень латинского типажа и белокожая голубоглазая красавица с шикарными почти красными волосами, утверждающие, что они брат и сестра. Мы плевать хотели на сплетни и, в конце концов, перевоспитали общественность. Все смирились и называли нас двойной фамилией - Бенедикт-Уэйн.

Вернувшись в гостиницу, я снова - в какой только раз - достал письмо Пенни. Ее предсмертное письмо. Я читал его миллион раз, так, что оно почти превратилось в лохмотья, но сейчас хотел прочитать миллион первый.

Милый Алекс!

Трудно правильно подобрать слова, чтобы передать тебе мое сообщение. Буду банальной - когда это письмо окажется в твоих руках, меня уже не станет в твоей жизни. И я категорически запрещаю из-за меня переживать.

Очень люблю тебя.

Пенни.

Я глубоко вдохнул. Алекс Бенедикт приехал в Филадельфию с твердой уверенностью, что выяснит, кто или что принудило Пенни к этому поступку. Но теперь я не знал, что и предпринять. В “Inferno” мне путь заказан. В городе я никого не знаю. К тому же что-то подсказывало мне, что к властям обращаться бесполезно, слишком необычные порядки в этом городе.

Чикаго, а потом и Филадельфия, уже много лет имели специальный статус, установленный еще давным-давно Гарри Диллоном, бывшим тогда мэром Чикаго. Это касалось отношения к вампирам. В Бостоне был введен комендантский час, который сразу же прозвали “Бизнес-ланчем”. Противоположной крайностью был Нью-Йорк и примкнувшие к нему, где после бойни на Стадионе вампиров одно время методично истребляли, как разносчиков смертельной заразы - тараканов и крыс, ни в коем случае не признавая наличия разума. Какой, в самом деле, может быть разум у чумной крысы? Так сохранилось и по сей день. В Чикаго же не-мертвым была предоставлена свобода передвижения и масса бесплатных донорских пунктов по всему городу, однако ни о владении собственностью, ни о правах речи быть не могло. Во всяком случае, все так думают…

Филадельфия стала золотой серединой, но сейчас она, похоже, ничем не отличалась от Чикаго. Складывалось впечатление, что этими городами управляет один и тот же человек. Вот сомнения в том, человек ли это вообще, и привели Пенни в эту чертову дыру.