Со стороны Японии Главнокомандующий Маньчжурской армией, раздраженный медленным проведением переговоров, срочно телеграфировал своему правительству, чтобы оно скорее заключило мир.

Военно-морской министр Ямамото отчаянно подталкивал к уступкам во имя заключения мира[311].

Поэтому на собрании было решено, что Япония должна заключить мир прежде, чем военная ситуация в Маньчжурии ухудшится окончательно».

Экономические перспективы были не лучше…

«28 августа в 2 часа пополудни состоялось совместное совещание гэнро, кабинета и высших военных чинов с присутствием императора.

На конференции сперва спросили мнение тех, кто обычно воздерживался от высказываний.

Военный министр Тэраути заявил, что из-за нехватки офицеров война не может больше продолжаться и что сражаться по ту сторону линии Чангчун нельзя, так как все сообщение с этой линией перерезано.

Министр финансов Соне доложил, что продолжать войну невозможно, потому что Япония не может найти дополнительных источников для ее финансирования. Его мнение поддержали Мацу ката и Иноуэ. [Глава Имперского штаба маршал] Ямагата также согласился, что единственный выход — это заключение мира.

Заседающие доложили императору, что с учетом военного и финансового положения Японии у них нет иного выхода, кроме заключения мира»^{417}.

Мир любой ценой!

В тот же день, 28 августа, в 20 часов 35 минут токийского времени Комуре была отбита телеграмма № 69, чтобы думать забыл о компенсациях и территориальных уступках со стороны России.

Не нужен нам этот Сахалин. Порт-Артур бы не потерять. При этом «для сохранения лица» предлагалось обратиться к душевному другу президенту Рузвельту с тем, чтобы предложение об отказе от территориальных уступок шло от него, а японская делегация просто соглашалась бы с ним «во имя человечества и мира». Дальше в телеграмме шли вообще замечательные фразы:

«Если президент откажется вмешаться, вам поручается самим отказаться от территориальных требований, что будет последним шагом и последней уступкой верховного правительства.

Короче говоря, наше верховное правительство должно любыми способами заключить мир во время текущих переговоров.

Вам поручается приложить максимальные усилия для достижения целей нашего правительства в свете интересов нашей империи»^{418}.

А вам не кажется, господа, что крик души — «любыми способами!» — мало подходит победившей стороне. Дальше него может следовать только безоговорочная капитуляция.

Нам повезет, если к нашему возвращению крики «банзай!» сменятся криками «дураки!»

Сбылись худшие предчувствия Комуры. Тот же Окамото Сюмпей говорит, что из всех, кто присутствовал на красочной и торжественной церемонии отъезда японской делегации на мирные переговоры в Портсмут, состоявшейся в портовом городе Иокогама, меньше всех радовался сам полномочный представитель.

«Сидэнара Кидзуро, бывший тогда главой отдела телеграмм в министерстве иностранных дел, докладывал, что во время своего отъезда Комура прошептал ему с улыбкой: “Когда я вернусь, эти люди превратятся в бунтующую толпу и встретят меня комьями грязи или стрельбой. Так что лучше сейчас насладиться их криками банзай!”».

«Ямаза Эндзиро, член делегации (весьма, кстати, провоенно настроенный. — Б.Г.), добавил: “Нам повезет, если к нашему возвращению крики «банзай!» сменятся криками «бакаяро!» («дураки!»)”. [Премьер-министр] Кацура молчал.

Прекрасно понимая, что результаты мирных переговоров разочаруют народ, политики, скрывшие от народа правду о войне и мирных переговорах, осознавали, что после Портсмутской конференции им придется расплачиваться за это. Их мысли хорошо выражают слова самого Кацуры:

“Как гласит старая поговорка, «легко начать, тяжело закончить». «Сто битв и сто побед» поистине сделали людей чванливыми…”»^{419} 

Ясное дело! Правдивое изображение войны в патриотической японской прессе вполне убедило широкие массы, что «наши непобедимые войска без труда дойдут и до Москвы, не то, что до Байкала». А тут — ни тебе территорий, ни тебе контрибуций. За что воевали, граждане самураи?

Для высшего японского руководства в воздухе повеяло малопобедным словом «харакири». Крики «бакаяро!» стали казаться невообразимым счастьем. 

Пол-Сахалина па память от Витте

Понятно теперь изумление Комуры, когда русский представитель Витте буквально навязал ему на память о приятной встрече в Портсмуте пол-Сахалина. Да еще денег посулил. Под предлогом оплаты за содержание наших пленных^{420}.

Собственно говоря, Витте по дороге в Портсмут обещал своему — как говорят злые языки — истинному повелителю, «немецкому» банкиру Эрнесту Мендельсону, отдать гораздо больше русской земли. А брату-товарищу Куропаткину Витте и вовсе писал 23 июня 1905 года в ответ на — ну очень патриотическое — генеральское письмо от 26 мая: «Нужно пожертвовать всеми нашими успехами, достигнутыми за последние десятилетия… Мы не будем играть мировой роли — ну, с этим нужно помириться»^{421}.

Просто перестроечник какой-то! Сразу в межрегиональную группу брать можно. Или в Политбюро вводить. Вместо Яковлева А.Н.[312]

Так что будь его, Витте, воля, он бы Комуре и Владивосток с Камчаткой отдал. Не жалко. Но не вышло. Государь не позволил. Но хоть что-то «талантливый русский дипломат» от родной страны все же смог урвать.

И немедленно, конечно, доложил об успехах по команде. Секретарь Витте, знакомый нам Иван Яковлевич Коростовец, свидетельствует, что шифротелеграмму Мендельсону в Берлин об окончании переговоров будущий граф Полусахалинский отправил еще до телеграммы Государю[313].

Как неожиданный успех!

Японское правительство, говорит Окамото Сюмпей, «со своей стороны восприняло Портсмутскую конференцию как неожиданный успех»^{422}.

Правительство можно понять. Мечтающий о Москве народ, получив все же пол-Сахалина, только пол-Токио сжег, пару статуй порушил и Комуре с Кацурой в русское подданство перейти рекомендовал. Так что все, в общем, целы остались. Хотя сомнения на этот счет были.

А теперь представьте себе, что бы со «всеми» произошло, если бы на месте Витте был бы, скажем, адмирал Дубасов!

Вскоре вышел императорский указ, в котором сам Микадо утверждал, что очень доволен всеми условиями мира. Завершался указ словами о том, что скромнее, ребята, быть надо: «Мы усиленно предостерегаем наших подданных от выражений необоснованной гордости и приказываем им заняться своими делами…»^{423}

Хватит, мол. Повоевали.

А 29 ноября правительство и вовсе смогло отменить военное положение, введенное сразу после неоцененных японским народом успехов своей делегации на мирной конференции.

Так что слова Куропаткина, что наша армия к лету 1905 года была сильна как никогда, снабжена всем необходимым и была готова к победному наступлению, совершенно справедливы. И без ее наступления Япония чуть не капитулировала, глядя, сколько войск в Маньчжурию свезли.