Но если доктрина о Рыбе на Лине находит столь широкое применение, то уж родственная ей доктрина о Ничьей Рыбе и подавно. Она имеет всемирное, вселенское применение.

Чем, если не Ничьей Рыбой, была Америка в 1492 году, когда Колумб воткнул в неё испанский штандарт и оставил её под флагом для своих царственных покровителя и покровительницы? Чем была Польша для русского царя? Или Греция для турок? Или Индия для Англии? Чем, наконец, будет и Техас для Соединённых Штатов? Опять-таки Ничьей Рыбой.

Что такое Права Человека и Свобода Всех Народов, как не Ничья Рыба? И разве не являются Ничьей Рыбой умы и мнения всех людей? Или их религиозные верования? Разве для ловкачей — начётчиков и буквоедов, мысли мудрецов не служат Ничьей Рыбой? И сам шар земной не просто ли Ничья Рыба? Да и ты, читатель, разве ты не Ничья Рыба и одновременно разве не Рыба на Лине?

Глава XC. Хвосты или головы

Эта латинская цитата из книги законов Англии, взятая в контексте, означает, что от всякого кита, выловленного кем бы то ни было у берегов этой страны, королю, как почётному Магистру Ордена Китобоев, принадлежит голова, а королеве, соответственно, преподносится хвост. Но для кита такое разделение равносильно делению пополам — в середине ничего не остаётся. А поскольку закон этот в несколько изменённом виде и по сей день имеет в Англии силу и поскольку он во многих отношениях представляет решительное отступление от общего закона о Рыбе на Лине и о Ничьей Рыбе, ему здесь посвящается особая глава по тем же самым соображениям учтивости, что заставляют английские железнодорожные власти тратиться на содержание специальных вагонов, предназначенных для членов королевской фамилии. Для начала я в качестве любопытного подтверждения того, что вышеупомянутый закон всё ещё в силе, позволю себе описать здесь одно событие, случившееся не далее как два года назад.

Где-то возле Дувра, Сэндвича или другого из Пяти Портов[283] нескольким честным рыбакам после жаркой погони удалось убить и вытащить на берег великолепного кита, которого они заметили первоначально далеко в море. Все Пять Портов находятся в частичном — или ещё там каком-то — ведении у своего рода полисмена, или педеля, именуемого лордом Управителем. А так как он получает этот пост непосредственно от короны, все королевские доходы, поступающие с территории Пяти Портов, достаются, понятно, прямо ему. Некоторые лица называют этот пост синекурой. Но они не правы. Дело в том, что лорд Управитель часто бывает занят вымогательством причитающихся ему доходов, которые потому только и причитаются ему, что он умеет их вымогать.

И вот когда эти бедные, опалённые солнцем рыбаки, разувшись и засучив брюки выше тощих колен, с трудом выволокли свою жирную добычу на сухое место, суля себе добрых полтораста фунтов стерлингов от продажи драгоценного масла и уса и в мечтах своих уже попивая с жёнами ароматные чаи, а с приятелями крепкий эль в счёт своей доли от общего дохода, на сцену вдруг выходит весьма учёный и преисполненный пламенного христианского человеколюбия джентльмен с толстым Блэкстоном[284] под мышкой и, опустив этот том на голову кита, говорит: «Руки прочь! Эта рыба, господа, взята на линь. Я изымаю её как принадлежащую лорду Управителю». Услышав такое, бедные рыбаки, охваченные почтительным ужасом — чувством истинно английским, — не знают, что сказать, и все как один принимаются отчаянно скрести в затылках, переводя в то же время разочарованный взгляд с кита на незнакомца. Но этим делу не поможешь и нисколько не смягчишь жестокого сердца учёного джентльмена с Блэкстоном. И тогда один из них, долго наскребавший у себя в затылке кое-какие мысли, отважился заговорить:

— Простите, сэр, но кто такой лорд Управитель?

— Герцог.

— Но ведь герцог-то эту рыбу не ловил?

— Она принадлежит герцогу.

— Мы немало потрудились, рисковали жизнью, да и потратились, и неужели всё это должно пойти в пользу герцога? а мы за все наши труды и мозоли останемся ни с чем?

— Рыба принадлежит ему.

— Разве герцог настолько беден, чтобы нищета вынуждала его добывать себе пропитание таким отчаянным способом?

— Рыба принадлежит ему.

— А я-то рассчитывал из своей доли помочь моей бедной больной матери.

— Рыба принадлежит ему.

— Может быть, герцог удовлетворится четвертью или половиной этой рыбы?

— Она принадлежит ему.

Короче говоря, кита отобрали и продали, и его милость герцог Веллингтон[285] получил все деньги. Придя к мысли, что в свете особых обстоятельств случай этот можно было бы с некоторой натяжкой в какой-то степени всё же рассматривать как не очень справедливый, один честный священник из города почтительно обратился к его милости с письмом, умоляя его отнестись к этому случаю и к несчастным рыбакам со всем возможным вниманием. На что милорд герцог ответил (оба письма были опубликованы), что он именно так и поступил и уже получил все деньги и что он был бы признателен достопочтенному джентльмену, если в будущем он (достопочтенный джентльмен) воздержится от вмешательства не в своё дело. Неужели же это — тот самый всё ещё бодрый старый вояка, что, стоя теперь по углам трёх королевств, отнимает милостыню у нищих?

Легко заметить, что в данном случае право на кита, которое приписывал себе герцог, было передано ему его сюзереном. Необходимо поэтому выяснить, на каком основании принадлежит это право самому сюзерену. Что гласит закон, мы уже знаем. Но Плаудон[286] обосновывает его следующим образом. Пойманный у берега кит, утверждает Плаудон, принадлежит королю и королеве «по причине своих превосходных качеств». И все глубокомысленные комментаторы признают это совершенно неоспоримым аргументом.

Но почему именно голова должна достаться королю, а королеве хвост? Что скажете вы на это, о премудрые законники?

В своём трактате «Золото Королевы, или Деньги Королеве На Булавки» некто Уильям Принн[287], старинный автор и член Суда Королевской Скамьи[288], рассуждает так: «Хвост же идёт королеве, дабы гардероб королевы не имел недостатка в китовом усе». Конечно, эти слова были написаны в те времена, когда упругий чёрный ус гренландского, или настоящего, кита шёл по большей части на дамские корсеты. Но ведь ус этот у кита не в хвосте, а в голове, так что здесь допущена ошибка, довольно грубая для такого премудрого законоведа, как Принн. Что же, разве королева — русалка, что мы должны преподносить ей хвост? Быть может, здесь заключён скрытый иносказательный смысл?

Существуют две королевские рыбы, особо титулованные английскими законоведами, — кит и осётр; и тот и другой объявляются (с некоторыми оговорками) собственностью короны, официально составляя десятую статью регулярных государственных доходов. Боюсь, что ни один автор, кроме меня, об этом не упоминает, но, по-моему, осетра следует делить таким же образом, как и кита, предоставляя королю рыбью голову, прославленную непробиваемостью своих эластичных лобных хрящей, что может быть в шутку обосновано, если подойти к вопросу с точки зрения символической, некоторым взаимным сходством. В итоге окажется, что всё в мире имеет смысл, даже законы.

Глава XCI. «Пекод» встречается с «Розовым бутоном»