— Ваша воля усматривать, наша воля соблюсти родительский долг, — отвечал Павел, едва коснувшись материнской руки губами. — Прощайте же, любезная матушка. Желаю вам доброго пути.

Дверь за ним затворилась. Екатерина осталась стоять. Она была вне себя. Рушился с таким тщанием составленный ею план просвещения внуков. Она заранее предвкушала, как станет показывать им бескрайность будущих владений, отвечать на их многочисленные «почему» и «что это?», радоваться вместе с ними и веселиться так же чисто по-детски, как она умела.

Пропасть между нею и сыном росла. Теперь она стала зияющей, непроходимой, края ее разошлись до предела. Она боялась признаться себе, что возненавидела сына.

Нет, не быть ему наследником, решила она. Наследником будет Сашенька, Александр, любимый внук. Александр первый. Первый в роду Романовых. В династии, поправила она себя. Да, решено. Но как это обосновать?

Она и прежде призадумывалась, но как-то мимолетно, кому оставить престол. Павел был законный наследник, и все тотчас присягнут ему, не дожидаясь завещания. Стало быть, надобно заранее приготовить мнение. Исподволь распустить его — сначала средь ближних. А уж те без ее подталкивания распространят…

Да, надобно серьезное обоснование. Екатерина наморщила лоб. Надлежит посоветоваться с Гришей[13]. Есть еще один надежный человек — Безбородко[14]. Он и умен, и хитер, и, бесспорно, предан. С ним тоже.

Екатерина тяжело опустилась в кресло. Мысли скакали, перебивая друг друга, и она долго не могла сосредоточиться. Они враги — мать и сын. Было время, когда она всерьез опасалась его. В Павловске были ее шпионы. Они докладывали о каждом шаге великокняжеской четы, о разговорах, кои велись в их обществе.

С течением времени Екатерина убедилась: трон ее незыблем. Она добилась прежде всего любви гвардейских полков, а это означало и любовь подданных. У нее всюду были свои люди, хорошо оплаченные и облагодетельствованные ею. Много давала и перлюстрация: иные персоны наивно полагали, что в письмах-то они могут откровенно высказаться насчет порядков в империи. Напрасные надежды!

Опасность исходила лишь из Павловска, опасен был только Павел, сын и законный наследник. В том-то и беда, что законный. Увы, избежать сей законности представлялось делом трудным, а порою и невозможным.

И все же… Не в таких переплетах побывала она. Выпутается и из этого. Хоть и морщин прибавится, и в мошне убавится… Кабы был сейчас рядом Гриша, князинька, легче было бы распутывать все узлы. Одной-то каково, без родного человека?!

Теплый бок рядом есть. Юный, пригожий, гладкокожий. Тож Саша. Ему всего-то двадцать пять. А образован, а умен… Да любить умеет! Всею статью хорош, а не Гриша. Может и совет подать, да не тот это совет. Молодой, незрелый совет. Нету основательности.

Когда он под боком, она чувствует себя молодой. Моложе на три десятка лет. Ровнею Саше Мамонову. Когда Гриша под боком, она чувствует себя сильной и мудрой. Более уверенности…

Правда, Гриша, случается, капризничает. Находит на него некий туман. Сей туман туманит светлую его голову. Тогда тряси не тряси, взывай не взывай — не дозовешься. Запрется в своих хоромах, нечесан, небрит, грызет ногти да глядит в потолок. Лучше его не трогать.

Может, это болезнь такая? Находит на него со всех сторон: снаружи да изнутри. Может, нечто в атмосфере такое, что его отуманивает, а другим нечувствительно? Оттого, что он тоньше да деликатнее других прочих?

Загадку сию разгадать она не в силах. Советовалась с докторами тайно ото всех, взяла с них клятвенное обещание никому ни полслова о предмете сих совещаний. Да что они знают! Пустились в ученые разглагольствования, что-де все дело в физической и духовной материи, что у светлейшего князя был во младенчестве родимчик либо был сильно головкой ушиблен.

Пустое все. А состояние это — великая помеха. Становится он вял, пятится назад, когда надобно с решительностью идти вперед, ломая все препоны.

Приходится тогда взывать к нему, стучать, дабы достучаться, трясти. Ежели с энергичностью добиваться своего — приходит в себя. Тогда снова деятелен, великолепен, мудр. Не-за-ме-ним… Вот уж точно — незаменим. Другого слова не сыщешь.

Она снова вернулась мыслию к Павлу. Досада грызла ее: сын упрям и едва ли не глуп, вылитый отец. Так же самонадеян, вздорен, такой же сумасброд. И эти узкие губы… Глаза неопределенного цвета с выпуклинкой, постоянно расширенные, словно в ожидании чего-то.

Но вот нос… Нос-то не от законного батюшки. Похоже, нос от Сергея Салтыкова. Давний то был грех, но сладкий, как всякий грех. Верно, семя их смешалось, что-то от одного, что-то от другого…

Был еще третий, четвертый, пятый… Мужской деспотизм не разрешает женщине многообразия в любви. Особенно ежели она на вершине власти. Турецкий султан может иметь гарем с сотнями наложниц, французские короли меняют любовниц, притом прилюдно, другие монархи тоже, как слышно, не отличаются постоянством.

А ее, Екатерину, осуждают. Можно ли смирить естество, ежели в нем господствует Женщина? Прежде всего женщина! И женская страсть неодолима. В ней есть нечто такое, что непобедимо. Вряд ли Всевышний осуждает любвеобильное сердце, равно и то, что естественно, что есть высшее наслаждение, которое он же и даровал сынам и дочерям человеческим.

Невзгоды, выпавшие на ее долю в первые годы замужества, приучили ценить радости жизни, из коих едва ли не самая доступная — близость. И те же невзгоды закалили Екатерину. В ней проклюнулись мужские черты: стойкость, мужество, выносливость, умение мгновенно реагировать на опасность и достойно встречать ее. Принц де Линь первый оценил эти черты ее характера[15]. Он был изрядным острословом и окрестил ее Екатерин Великий.

Теперь Екатерин Великий не могла сломить упрямство собственного сына. В нем, как она ни всматривалась, не было ее черт. Упрямство и жесткость — не от нее: она была податлива и мягка в обращении. Не потому ли столь легко завоевывала сердца — мужчин и женщин, вельмож и слуг, венценосцев и простолюдинов.

А вот сердце собственного сына, равно и сердце невестки, было неподатливо. Так и не достучалась — и в этом случае, и почти во всех других.

Что делать, придется ехать без внуков, как это ни огорчительно. Екатерина даже не думала, что отказ родителей отпустить с нею мальчиков причинит такое огорчение, даже боль. С годами она все больше привязывалась к ним, равно и к детям вообще. Она выработала для них собственную систему воспитания, сама отбирала гувернеров, устраивая им придирчивый экзамен, сочиняла сказки и нечто вроде учебников, сама кроила им костюмчики, наконец, увлеченно играла с ними в разные игры…

«Что ж, пройду этот путь одна. С людьми приятными», — думала она.

Чело постепенно разгладилось, глаза посветлели: матушка-государыня долго не кручинилась. В приемную залу вышла со своей неизменной улыбкой, легкой походкою. Такою ее привыкли видеть подданные во все времена. Благосклонно обвела глазами собравшихся, приветствуя их плавным наклоном головы. Подозвала обер-шталмейстера Льва Нарышкина.

— Прикажите быть в полной готовности всем, кому ведать надлежит. Завтра — в путь.

Лев Нарышкин был изрядным острословом, потешал государыню и придворных своими шутками. Не удержался и на этот раз:

— Семейство Андерсон меня не поймет, ваше величество.

Екатерина невольно рассмеялась:

— С ним я уж сама договорюсь.

Ветвь вторая: апрель 1452 года

…Итак, в субботу 15 апреля тысячи рабочих приступили к возведению крепости на европейском берегу Босфора. Берег этот принадлежал Византии. И император Константин, прослышав о дерзостной вылазке султана, спешно направил ему послов, которым было поведено осудить самовольство.