— Как караси на сковородке, — резюмировал Потемкин, приставя к глазу зрительную трубу. — Довольно с них, пущай трубят отбой.

— Портарь, ступай к ним с приличною свитой да переговори условия сдачи. Ежели опять захотят протянуть, разнесем по камешку, напомни паше.

Вскоре дежурный генерал Энгельгардт, племянник светлейшего, вступил в крепость во главе Екатеринбургского гренадерского полка. Крепостные ворота оставались отперты, мосты опущены, возле них поставлен гренадерский караул.

Сдача совершалась в поспешности. Оружие складывалось в кучи на главной площади. Кучи росли вместе с разным припасом. Одновременно шел великий исход турок. Почти сорок тысяч военного и цивильного народу, таща свой нехитрый скарб, кто пешком, кто верхом, кто в каруце, истекали из всех ворот в угрюмом молчании. Им никто не препятствовал. Гренадеры и егеря зоркими глазами оглядывали каждого, иной же раз приходилось ощупывать.

Гордый сераскер хаджи Измаил-Кейсерли Заран-оглу трехбунчужный Ахмед-паша предстал перед Потемкиным. Светлейший глядел на него с усмешкой.

— Спроси-ка у него: могу ль чем-нибудь услужить?

Сераскер, не подымая головы, забормотал просительно.

— Просит у вашей светлости несколько повозок для обозу. Добро вывезти.

Морщины на лбу у светлейшего сошлись.

— Скажи ему: я покамест не решил, отпущу ль его с муллами с миром. Тянули они из нас жилы, сего так просто, без наказания, оставить нельзя. Пусть несколько посидит на сундуках своих, место для сидения мы отведем. Да подумает над собою. Торопиться ему некуда, разве что в ихний рай. Свои голову отрубят либо на кол посадят за то, что крепость сдал.

Марк перевел с некоторым злорадством. Паша неожиданно взъерепенился:

— Он говорит, что защищал крепость сколько мог, Аллах свидетель.

— Ха-ха-ха! — развеселился князь. — Языком разве защищал. Таковой защиты Аллах ему не простит, а султан и подавно. Говнюк он — переведи в точности. Черт с ним — дам ему телег. Но пусть ответит по чести, куда путь держать станет.

— Нет надежней пристанища, чем Измаил, — обрадованно отвечал паша.

— Вот-вот, — отчего-то развеселился Потемкин, — это и мне с руки. Скажи ему: теперь пришел черед Измаила. Пусть тамошнему паше передаст мое почтение и пожелание, дабы готовил крепость к сдаче. Подобру-поздорову. Ты ему на бумаге напиши.

Паша вдруг набычился и стал бормотать. Лицо его покоричневело.

— Он говорит, что Измаил — твердыня Пророка, и скорей небо упадет на землю, чем Измаил перейдет в руки неверных.

— Ишь как вскинулся, — сердито молвил князь. — Все едино будет по-моему, по-нашему, по-русски.

Стоило выкатиться из Бендер обезоруженному турецкому воинству, как осень, словно спохватившись, заволокла небо густыми, жавшимися к земле тучами, а листва как-то сразу пожелтела и стала облетать под упругими струями дождя.

Премьер-майор Марк Гаюс, он же портарь молдавский, занялся вторым своим главным делом: устройством винтер-квартир в самой крепости, строительством землянок, кладкой печей, переоборудованием обывательских домов под солдатское жилье. Интенданты сочли трофейные богатства. Оказалось среди них 22 тысячи пудов сухарей и 24 тысячи четвертей хлеба. Слава Аллаху, можно было перезимовать, пока сплавят по Днестру добавочный припас и провиант.

Мечеть была упразднена, и в ней устроена церковь.

— Богу — Богово, — хмыкнул Потемкин. — Посвятим сей храм Георгию Победоносцу, покровителю христолюбивого воинства.

Он нам Бендеры до морозов отдал. Войну беспременно поскорей окончить надобно — израсходовались мы. Царьград от нас не уйдет, все едино будет наш, — убежденно закончил он.

Курьеры скакали в столицу с победными реляциями. Оттуда шли высочайшие поздравления. «Вы очаровательны, — писала Екатерина князю, — за то, что взяли Бендеры без потери одного человека». И вслед за этим: «Друг мой сердечный, князь Григорий Александрович, Попов приехал с Бендерскими ключами… От всего сердца теперь желаю, чтоб Христос помог тебе заключить честный и полезный мир, сей нам нужнее всего, к чему, кажется, теперь и есть надежда».

Полковник Гарновский доносил князю: «Подношу при сем сочиненные в Англии квартеты в честь победителя Бендер и Очакова… Имя Вашей светлости прославляется повсеместно и от Вас всего ожидают…» И деловито прибавлял: «Лент Андреевских нет и пол-аршина…»

К вящему удовлетворению князя, явился наконец и незаменимый Лашкарев.

— Долгонько же ты пропадал, Сергей Лазарич, я уж тут было собрался доверить тебе еще одного пашу — Бендерского, дабы ты представил его государыне. Да есть для тебя дела поважней. Эвон ее величество пишет мне: «…честный и полезный мир, сей нам нужнее всего…» На нас с тобою уповает в мирной негоциации.

— Я готов, ваша светлость, послужить со всем тщанием сему благородному делу. — Лашкарев наклонил голову. — Притом некоторые обстоятельства благоприятствуют.

— Какие же? — вскинулся князь.

— А вот какие. В Петербурге, сказывают, по вашему повелению отпечатан Коран. Это весьма кстати. Прикажите срочно доставить сюда некоторое количество сих священных книг, дабы я смог бы захватить их с собою в ставку великого везира. Это, знаете ли, важный козырь в нашей игре.

— Не помедлю. Вот при тебе и прикажу послать людей с курьерской скоростью за Кораном. И, не отлагая, письмо собственноручно государыне на сей счет пишу:

«Всеподданнейше прошу Ваше Императорское Величество повелеть прислать ко мне несколько экземпляров печатанного у нас Алкорана. При сношении ныне с турками может он с пользою быть употреблен».

— Понял: всеподданнейше прошу? Замедления, стало быть, не будет. Как только получим, отъедешь к везиру. Он ныне где обретается?

— Сколь мне известно — в Шумле.

— Ну вот. Ныне время весьма подходящее для дипломации.

Коран был прислан с истинно курьерской скоростью, и Лашкарев тотчас отправился в Шумлу в составе небольшого посольства, где был и Марк Гаюс, бывший портарь молдавский.

Великий везир и его советники поддавались туго. Они все еще уповали на своих союзников: Пруссию, Англию, Голландию, в меньшей степени на Францию, которую, похоже, бунтовщики-якобинцы вывели из игры. Была надежда и на Швецию, наскакивавшую на Россию с севера и уже грозившую Петербургу.

«Ехать вам с поспешностью к везиру, отдать мое письмо, — напутствовал светлейший Лашкарева. — Ежели станут торговаться, то наотрез сказать, что подтверждение старых трактатов… последняя черта моих требований…»

«Стоят на своем, — отписывал князю Сергей Лазаревич, — как деревянные чурки. Норовлю мелкими шажками продвигаться вперед».

Шажки были и в самом деле мелки, и он тратил все свое красноречие, дабы они становились чуть шире.

Но вот от Потемкина пришла ударная депеша, которая тотчас сдвинула дело:

«Во-первых, даю вам знать, — писал князь, — что со Швецией подписан вечный мир… с нашей стороны через генерал-поручика и кавалера Игельстрома, а от шведской стороны через первого обер-камер-юнкера барона Армфелта, безо всякого примешивания Порты. Везир говорил вам о перемирии. На что оно, когда мы мир сделать готовы? Кондиции, которые я предложил, суть крайние и маловажные: ежели ответ замешкается, то долго не ожидайте, ибо я терпеть не буду!»

Екатерина написала Потемкину: «Велел Бог одну лапу высвободить из вязкого места».

Дело оставалось за другой лапой. Но тут князь был настроен решительно и уступать туркам не собирался.

«Мое дело — мир или война, — писал он Лашкареву. — Скажите им с твердым уверением, что всяк их хитрости со мною бесполезны. Я сие вам повеление нарочно приказал написать по-турецки, чтоб вы им могли показать».

Хитрости, однако, продолжались. До той самой поры, пока под ударом Суворова не пал Измаил — твердыня Пророка. Хватка везира тотчас ослабла. Он стал задумываться. И молодой султан стал задумываться.

Чутье Потемкина не подвело. Он понял, что надобно оставить на время турецкую головку в оной задумчивости. Дозреют сами по себе.