Внизу торопливой рукой было подписано: «Джон Браун».
Дуглас увез с собой мушкет. И флаг тоже, аккуратно свернув его и положив себе на плечо. Жене Брауна часто приходилось провожать с этого порога уезжавшего из дому мужа. Тот не имел привычки оглядываться. Но человек, которого она провожала в этот вечер, въехал на гребень холма и, остановив коня, долго смотрел назад на расстилавшуюся перед ним долину, пока не нашел глазами то место, где покоился Джон Браун рядом с сыновьями. Издали женщине не было видно, как шевелились его губы, не слышно было и слов, которые подхватил горный ветер и унес с собой:
— Обещаю вам, Джон Браун! Жизнью клянусь, что я сдержу свое слово!
На сей раз возвращение домой было печальным. Но в горах Норт-Эльбы Дуглас обрел новые силы. Для убитой горем жены и старших детей он находил какие-то слова утешения. Впервые он оказался домоседом и проводил все свое время с тремя славными сыновьями. Розетту он нашел очень миловидной и сказал ей, что она напоминает мать, когда та носила свадебное платье цвета спелых слив. Горе еще теснее сплотило семью, посторонних они избегали. Поэтому о приезде Дугласа стало известно лишь почти через месяц. Гаррисон вызвал его письмом.
«Конгресс решил распустить свою комиссию по расследованию, — сообщал он. — Шпионская сеть, раскинутая по стране, не принесла результатов. Как вам известно, капитан Браун не назвал никаких имен. До самого конца он утверждал, что он и он один отвечает за все, что произошло, что у него было много друзей, но никаких подстрекателей. Все попытки что-либо узнать закончились провалом, поэтому расследователи сами попросили о роспуске своей комиссии. По моему мнению, эти лица, проводившие расследование, собираются сами вскорости поднять мятеж, только не в защиту свободы, как Джон Браун, а, наоборот, в защиту рабства. Возможно, они понимают, что, используя свое звание сенаторов в поисках бунтовщиков, они точат нож для собственного горла. Так или иначе, но страна в скором времени избавится от сенатского капкана, и уже ничто не будет угрожать вашей свободе. Мы собираемся устроить в Бостоне вечер памяти великого старца и хотим, чтобы вы выступили. Я знаю, что вы приедете».
Дуглас поспешил в Бостон. Многолюдный массовый митинг вышел далеко за пределы «траурного». Это был общественно-политический конклав. Споры и разногласия были забыты. Присутствующие приняли единый план действий. Дуглас понял, что он вернулся в Соединенные Штаты вовремя: его участие в борьбе было крайне необходимо.
«Это дало мне возможность включиться в самую памятную и значительную предвыборную кампанию, какую когда-либо наблюдали у себя Соединенные Штаты, — вспоминал впоследствии Дуглас в своей книге «Жизнь и эпоха Фредерика Дугласа», — и потрудиться ради избрания того, кому силой последующих событий довелось принести больше пользы своей стране и всему человечеству в целом, чем любому человеку, занимавшему до него пост президента. Для меня оказалось великой честью то, что и мне позволили принять в этом скромное участие. Добиться независимости американских колоний, когда население составляло три миллиона, было великим делом, но еще важнее казалось спасти страну от раскола и гибели, когда нас стало уже тридцать миллионов. Из всех наших президентов только он сумел добиться отмены рабства и вернуть облик человеческий миллионам своих соотечественников, которых держали в оковах и числили рабочим скотом».
За все свое существование — без малого сто лет — Соединенные Штаты не видели ничего равного президентской кампании 1860 года.
Гаррисон был вовлечен в борьбу с самого начала. Он подверг осмеянию демократов, которые раскололись на своем съезде в Чарльстоне и провозгласили «Независимую Южную республику». Благодаря расколу в демократической партии у республиканцев появилась возможность победить; в республиканскую партию вошли аболиционисты, даже Гаррисон. Дуглас ликовал.
За несколько недель до съезда республиканской партии в Чикаго к Дугласу явился в дом один незнакомый человек. Он отрекомендовался коммерсантом из Спрингфилда, штат Иллинойс.
— Я приехал к вам в город понаблюдать за отправкой кое-каких товаров и кстати позволил себе заглянуть к вам, мистер Дуглас, — пояснил он, складывая на худых коленях руки.
— Очень приятно, сэр. — Дуглас наклонился вперед в ожидании, что гость изложит цель своего посещения.
— Я не мастер произносить речи, мистер Дуглас. Я человек дела.
Дуглас поощрительно улыбнулся. Собеседник заговорил потише:
— Я не раз перевозил товары для его преосвященства Рэнкина.
Дуглас сразу понял смысл этой фразы. Джон Рэнкин был одним из наиболее отважных агентов «тайной дороги» в Огайо. Лицо Дугласа просияло, и он еще раз потряс руку гостя.
— Я готов принять любого человека от Рэнкина с распростертыми объятиями! Чем могу служить?
— Тогда выслушайте меня и подумайте. Есть человек в наших краях, которого мы хотим выдвинуть в президенты.
Эта новость застала Дугласа врасплох.
— Но я-то думал…
Гость не дал ему договорить:
— Я все понимаю. Вы здесь, на Востоке, уже наметили себе кандидата. Я не хочу сказать, что мистер Сьюард плох. Я просто его не знаю. Зато мы все на Западе хорошо знаем, каков Эйб Линкольн, и собираемся поддержать его кандидатуру.
— Эйб Линкольн? — недоуменно переспросил Дуглас. — Первый раз о нем слышу,
— Ничего, еще услышите!
Посетитель ушел, заронив у Дугласа сомнения. Что-то в этом есть. Сенатор Уильям Сьюард, стойкий, испытанный борец против рабства, был выдвинут в кандидаты республиканцев. Но поддержит ли вся республиканская партия человека, зарекомендовавшего себя таким радикалом, вот в чем вопрос!
Дуглас приехал в Чикаго накануне выдвижения кандидатов. Он застал город в состоянии раскола — жители шутливо говорили, что все это «честный Эйб» виноват. По всему было видно, что его здесь знает простой люд: извозчики, окрестные фермеры. Они сторожили на всех углах и, останавливая мастеровых, спешивших по домам с работы, принимались агитировать их за «представителя народа».
В воздухе чуялись перемены. Обстановка съезда напоминала бедлам. Еще не смолкли аплодисменты, сопровождавшие выдвижение Уильяма Сьюарда, как Норман Джэдд, поднявшись на трибуну, предложил кандидатуру человека, который называл себя сам «мелким адвокатишкой». Приветственный гул, с которым было встречено имя Линкольна, прокатился по залу и выплеснулся на улицу, где был подхвачен толпой. Крики, приветствия, возгласы «ура» не умолкали до тех пор, пока в них не потонули голоса сторонников Сьюарда. Зал притих, когда началось третье голосование, но неумолчный гул на улице отозвался эхом в зале и сделал свое дело: Линкольн получил 231½ голоса — только на полтора меньше того, что требовалось для утверждения. Но штат Огайо уступил ему свои четыре голоса, и, таким образом, «лесной великан» стал кандидатом в президенты Соединенных Штатов от республиканской партии.
В этой политической кампании соревновалось три кандидата. Стефен Дуглас, лидер демократической партии на Западе, был выдвинут в Балтиморе после ожесточенной, бесплодной борьбы в Чарльстоне. Южное крыло демократов, подготовлявшее отделение южных штатов от союза, высказалось за Джона Брекинриджа. Три кандидата, и один вопрос — рабовладение.
Стефен Дуглас стоял на такой позиции: белое население каждой территории должно самостоятельно решить, желает оно или нет установить у себя систему рабства. Если да, то оно вправе это осуществить, если же нет, оно может отказаться от нее или полностью запретить. Конгресс и народ Соединенных Штатов, проживающий за пределами данной территории, не правомочны не только вмешиваться в это дело, но даже обсуждать его.
Западные демократы смеялись над своими южными коллегами, поддерживавшими Брекинриджа из Кентукки. Но тот представлял весьма мощное объединение плантаторов, выдвигавших следующее требование: всякий житель Америки имеет право переехать на какую угодно территорию и вывезти с собой любую вещь, являющуюся его собственностью согласно законам того штата, где он ее приобрел, и держать ее при себе и пользоваться ею на новой территории под охраной закона. А конгресс обязан предоставить ему такую охрану через посредство местных законодательных органов и даже вопреки их воле.