— Хочешь, как они? Залазь.

Я стал торопливо укрываться, запоздало соображая, так вот для чего все взяли одеяла, я успел взглянуть на окружающих и поразился — все уже были укутаны, но самое главное было в другом: в неясном свете от телевизора я успел рассмотреть, что на экран почти никто не смотрит!

Большинство парочек без зазрения совести целовались напропалую.

Через минуту Катя полностью повернулась к Славику, и я увидел, что он обнял ее и стал целовать в шею.

Черт побери, не сидеть же мне истуканом!

Делая вид, что хочу распрямить затекшую руку, я протянул ее в сторону Марины и как-то само собой обнял ее. Я опасался ее реакции, вдруг рассердится, но нет, она не только не рассердилась, а более того, муркнув, словно кошка, она поуютнее прижалась ко мне, так что моя обнимавшая ее рука коснулась ее груди.

Об этом я не мог и мечтать. Моя щека почти касалась ее щеки, я ощущал слабый запах лекарств и дешевых духов, убейте меня — не помню, что происходило на экране, но я хорошо запомнил, что в комнате слышались звуки тихих поцелуев, что уже через несколько минут я настолько осмелел, что начал своей свободной рукой оглаживать ее колени, ее фланелевый халат быстро смялся кверху, и мои разгоряченные пальцы осторожно, словно прикасаясь к чему-то святому, стали ласкать ее ноги там, на запретной высоте, ее кожа была такой гладкой, мне очень хотелось продвинуть ладонь повыше, но я так боялся, что она обидится.

Я посмотрел на ее лицо, я увидел, как блестят ее глаза, еще я увидел, что ее рот был приоткрыт, она посмотрела прямо на меня и вдруг сглотнула.

Не знаю, почему, но при этом я неожиданно для себя наклонился и впился поцелуем в ее полуоткрытые губы.

Сердце мое стучало где-то тут, на выходе из горла. Еще никогда я так не целовался. Самое чудесное состояло в том, что целовал не только я ее, но и она меня. Раньше я не мог и подумать, что это такая большая разница.

Теперь ничто не могло сдержать мою шаловливую лапу, я смело двинул ее вперед и с диким, непередаваемым восторгом почувствовал под пальцами край ее кружевных трусиков.

Но и это было не все. Мы продолжали целоваться, я двигал ладонь то к ее коленям, то снова вверх до заветного кружева, и я бы вряд ли осмелился на что-то большее (да и что могло быть большее, но, оказывается, могло), как вдруг я ощутил, что ее тесно сжатые ноги немного раздвинулись, совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтоб моя ладонь скользнула между ее горячих бедер, и я, не останавливаясь, двинул пальцы вверх и чуть не чокнулся.

Было от чего.

Во-первых, мы продолжали наш беспрерывный поцелуй. Но главное было в другом.

Мои пальцы лежали на ее трусиках. Да, да, именно там. Сквозь тонкую ткань я чувствовал ее небольшой холмик, я осторожно двигал ладонью, стараясь не покидать это свое волшебное завоевание. Я был на седьмом небе. Я любил Марину.

Я боготворил ее.

Неожиданный звук хлесткой пощечины прервал идиллию.

— Ты что, с ума сошел что ли? — Катя врезала Славику крепко, от всей души.

— Ты чего, совсем свихнулась? — бормотал он виновато.

— А ты? — прошипела она.

Большинство парочек вдруг зашевелились, словно их разбудили.

Стали переговариваться.

Мы разжали объятие. Я с великим сожалением убрал руку с девичьего тела.

Тетрадь Наташи

Тетрадь, тетрадь. Что с тобой делать? Зачем я тебя выдумала? Если написать правду, да если кто-нибудь прочтет, вот будет скандал. Исключат из школы, как минимум. Хотя я ничего не украла, не била никого по голове, ни братьев по разуму, ни братьев меньших. Что ж преступного в моих записях? Моя правда, моя откровенность, а может, они никому и не нужны? Порвать да выбросить.

А как же договор? Сама всех завела — и в кусты. Нет, милочка, тяни свой возок.

Мой возок? Мой возок — длиной метр семьдесят три, весом шестьдесят два.

Черненький. Глазки коричневые, все время слегка увлажненные. Губки пухлые.

Ручки шаловливые. Голосок типа «бу-бу-бу». Умственные способности хорошие.

На той неделе мы с ним занимались фотографией.

Хорошо, что его мама была дома.

Иначе одной девушкой стало бы меньше.

А так фразами типа «закричу» удалось удержать его на дистанции.

Горяч. Горяч.

Потрогай, какой я, потрогай, шептал он, и зубы его мелко стучали.

Решилась. Потрогала. Одно слово. Ого.

Видишь, видишь, это он на тебя так стоит. Вижу. Ужас. Он ни за что в меня не вместится. Будет, как в том анекдоте про обезьяну и слона. Конечно, я ему этого не сказала. И я не была такой спокойной, как сейчас, когда все это пишу.

Господи, что мне делать? Я чувствую, еще чуть-чуть, и я уступлю. Но я боюсь этого. Может, я и не люблю его вовсе? Зов тела зовет к делу, как говорит он.

С кем посоветоваться? С кем поговорить откровенно? Мамочка, хоть бы ты со мной пошепталась. А то рассказала про месячные и про сроки — и ку-ку. Осваивай, дочка, жизнь сама. Вот я и осваиваю.

А вчерась в беседке детсада… Ой, кошмар…

Довел он меня до обычного состояния, когда я уже почти ничего не соображаю, стянул с меня всю одежду, навалился, и ощутила я его, ну, думаю, все, доигралась, Наташенька.

И вдруг кто-то за стенкой как заорет:

— Школьники и студенты, пользуйтесь презервативами!

Я чуть не умерла от страха. До сих пор, как вспомню, так вздрогну.

Это тоже его фраза.

С кем поведешься, от того и наберешься.

Тетрадь, тетрадь, кто тебя выдумал?

Парафраз.

Из Гоголя.

Тетрадь Игоря

Утром я смотрел на Зину другими глазами. Точнее, она для меня стала другим человеком. Внешне ее ничто не выдавало. Такая же девушка, как и вчера.

Я сел рядом с ней. Она вдруг зевнула. Ага!

— Не выспалась, — улыбнулась она виновато.

Еще бы, хотелось мне сказать ей, после такого, я думаю, нужно отгул брать и спать целый день. Рядом с физруком. Но я, конечно же, промолчал.

— Сегодня в поход идем, на два дня, с ночевкой, — сказала Зина.

— Ничего себе, а куда?

— В Адербиевку.

— О, это за хребет. Там классно.

— Ты был?

— Да, в прошлый раз. Там роща грецких орехов, речка, вообще бесподобно.

— Хорошо. Ну, ладно, я пошла собирать клиентуру на завтрак.

Я посмотрел, как она уходит от меня, слегка покачивая бедрами, тонкая юбка волнительно двигалась вокруг ее бедер. Память услужливо рисовала совсем другие сцены: вот ее ослепительно белые (даже в темноте) ноги поднимаются, она обхватывает ими тело своего любовника, он проникает в нее еще сильнее, толчки его резки, дыхание обоих шумное, страстное; а вот она уже стоит на ногах, я вижу их только до пояса, и он, физрук, помогает ей надеть трусики, он заботливо держит их на весу, две ладони прямо перед моим лицом, если бы я захотел, то мог бы вырвать трусики у него из рук, она вставляет одну ногу, затем вторую, только теперь он считает свою миссию выполненной, дальше она надевает трусики сама, она смешно раскорячивает ноги, и вот трусики уже надеты, она наконец опускает юбку, и все, никаких следов, невинная девушка да и только.

Зина исчезает в дверях палаты. Пропадают и мои видения.

Весь день ушел на сборы. Потом нас посадили в автобусы и повезли вдоль моря к расщелине, через которую легко перейти на ту сторону хребта, дальше мы пойдем пешком, это и будет называться походом. Мы пройдем километров восемь и там, в ореховой роще, расположимся на ночлег.

Шли мы долго. Длинная вереница пионеров и вожатых, сопровождаемая бездомными собаками, растянулась на километр, так что когда начало колонны устало рухнуло под столетними деревьями, хвост процессии подтягивался еще полчаса.

В ореховой роще классно. Кто не был, никогда не поймет. Такого воздуха нет больше нигде. И шум ветра в вершинах деревьев, вечный и бесподобный звук.

Я лег под дерево, положив под голову рюкзак. Рядом уселась девушка из первого отряда, одна из тех трех, что явно не подходят по возрасту для пионерлагеря.