Увидев, как Марсия выходит из сарайчика с молочной бутылкой в руках, Найджел, молодой человек из соседнего подъезда, вспомнил наставления своей жены Присциллы и решил воспользоваться подходящим случаем, чтобы проявить дружеские, добрососедские чувства к этой женщине.

— Мисс Айвори, хотите, я скошу вам траву? — спросил он, подойдя к изгороди. — Косилка у меня наготове. Хотя, откровенно говоря, такую высокую траву лучше бы косой.

— Нет, благодарю вас, — вежливо ответила Марсия, — мне больше нравится так, как есть, — и ушла в дом. Она все еще сердилась на Летти за молочную бутылку. Конечно, о том, чтобы предложить ей комнату в своем доме, не может быть и речи. Не такой это человек, с которым можно жить под одной крышей.

В тот вечер, притаившись у себя наверху, Летти вслушивалась в то, что творилось за стенами ее комнаты. Эти распевы песнопений и ликующие возгласы говорили не о шумном сборище гостей, ибо ее новый домохозяин, мистер Олатунде, был священнослужителем какой-то секты. «Аладура», — пробормотала мисс Эмбри, но это название ничего не объясняло, кроме непрестанной вереницы посетителей и громких песнопений. Теперь Летти и впрямь почувствовала себя как утопающий — так зримо разворачивалось перед ней ее прошлое, особенно те события, которые привели к теперешнему ее положению. Почему она, англичанка, родившаяся в 1914 году в Молверне, в почтенной английской семье, сидит одна в этой комнате в Лондоне, куда доносятся восторженные клики и песнопения нигерийцев? Наверно, потому, что она не вышла замуж. Не нашлось мужчины, который взял бы ее в жены и заточил в каком-нибудь уютном городке, где песнопения поют только по воскресеньям и не сопровождают их ликующими кликами. Почему это не сбылось? Потому, что она считала любовь непременным условием замужества? Теперь, оглянувшись на последние сорок лет своей жизни, она была не так уж уверена, что не ошиблась. Сколько лет потрачено впустую в надежде на любовь! Она задумалась об этом, потом внизу все смолкло, и, воспользовавшись затишьем, Летти собралась с духом, сошла вниз по лестнице и постучалась — как ей показалось, слишком робко — в дверь к мистеру Олатунде.

— Вы не могли бы чуть потише? — спросила она. — Может быть, люди спят…

— Но христианская вера велит бодрствовать, — сказал мистер Олатунде.

Как на это ответить, неизвестно. Летти не нашлась, что сказать ему, и мистер Олатунде продолжал улыбаясь:

— Вы христианская леди?

Летти запнулась. Первым ее побуждением было сказать «да», потому что она, разумеется, христианская леди, даже если сама бы так не выразилась. Но как описать этому полному жизни, экспансивному черному человеку, что твоя вера — это нечто серое, формальное, респектабельное, то, что проявляется в соблюдении некоторых обрядов и в тепленьком благорасположении ко всем и к каждому. — Простите, — сказала она, отступая назад. — Я не о том… — А о чем же? Глядя на этих улыбающихся людей, которые столпились около нее, она почувствовала, что вряд ли сможет повторить жалобу на их шум.

Вперед выступила красивая женщина в длинном пестром одеянии и в тюрбане. — Мы сейчас ужинаем, — сказала она. — Хотите с нами?

На нее пахнуло сильным пряным запахом, и ей вспомнился Норман. Она вежливо поблагодарила эту женщину, сказав, что уже поужинала.

— Вам, пожалуй, не понравится наша нигерийская стряпня, — с некоторой долей самодовольства сказал мистер Олатунде.

— Да, пожалуй. — Летти отошла от двери, стесняясь этих улыбающихся людей, обступивших ее со всех сторон. Мы совсем

не такие,

удрученно подумала она. И задала себе вопрос: а как бы поступили при схожих обстоятельствах Эдвин, и Норман, и Марсия? — но ни к какому заключению не пришла. Реакции других людей непредсказуемы, и, хотя она могла себе представить, как легко вписался бы Эдвин в религиозную атмосферу этого вечера и даже принял бы участие в этих обрядах, вполне возможно, что и Норман с Марсией, обычно строго соблюдающие свою обособленность, примкнули бы, как это ни удивительно, к здешней дружелюбной компании. Только она, Летти, осталась в стороне от нее.

8

В конторе было много разговоров о том, в каком положении оказалась Летти, обсуждали, что ей делать, и чем дальше, тем острее становился этот вопрос, особенно когда Мария нашла себе место живущей экономки в одной семье в Хэмпстеде, а мисс Спарджон готовилась к переезду в дом для престарелых.

— Теперь вы будете там совсем одна, — с удовольствием сказал Норман. — Непривычно вам покажется, а? — Может, эта третья беда служила подтверждением его пророчества, что несчастья всегда приходят втроем.

— Ваш новый домохозяин, кажется, священник? — спросила Марсия.

— Д-да, в некотором роде… — Летти представила себе, как отец Лиделл сидит в кресле Марджори, откинувшись на его спинку, закрыв глаза и потягивая орвието, — вот уж ничего похожего на мистера Олатунде. Видно, священник священнику рознь, подумала Летти. — Мне не хотелось бы обижать его, осуждая тех, кто живет с ним, — сказала она. — Сам он, по-моему, очень милый человек.

— Разве у вас нет другой приятельницы, с которой можно поселиться? — сказал Эдвин. — Кроме той, что выходит замуж. — У Летти должна быть уйма друзей, целая армия симпатичных женщин из ЖДС

[2]

или таких, как прихожанки его церкви — правда, не все, тут надо с выбором. Таких, наверно, полным-полно. Они везде попадаются.

— Лучше всего, когда есть родственники, — сказал Норман. — Родственник обязан помогать. В конце концов кровь не водица, и даже если родство между вами дальнее, все равно можете рассчитывать на помощь.

Летти вспомнила кое-кого из своей родни — тех, с кем она не встречалась с детства. Живут они где-то на западе Англии. Да, эти вряд ли захотят приютить ее у себя.

— А вы никогда не думали пустить к себе жильца? — спросил Эдвин, обращаясь к Марсии.

— Деньги бы пригодились, — вставил Норман. — Когда выйдете на пенсию.

— Мне деньги не понадобятся, — нетерпеливо сказала Марсия. — Обойдусь без жильцов. — «Немыслимо!» — это было первое, что пришло ей в голову в ответ на предложение Эдвина. Приютить Летти! И она вспомнила ту бутылку из-под молока. Да Летти тоже на это не пойдет. Она сама сейчас запротестовала и явно смутилась, испугавшись как за Марсию, так и за себя.

— Есть организации и даже отдельные лица, которые берутся помогать одиноким женщинам, — почему-то вдруг сообщил Эдвин.

— Ко мне иногда заходит молодая особа — воображает, будто я нуждаюсь в ее помощи. — Марсия невесело рассмеялась. — А я, если хотите знать, ни в ком не нуждаюсь, скорее наоборот.

— Но ведь вы лежали в больнице, — напомнил ей Эдвин. — Поэтому они и думают, что вас надо проверять.

— Да! Но проверяться я хожу в клинику к мистеру Стронгу. — Марсия улыбнулась. — Я не желаю, чтобы меня посещали молодые девицы и указывали мне, покупать ли консервированный горошек или нет.

— Приятно все-таки, что о тебе заботятся, — неуверенно проговорила Летти, подозревая, что заботы о Марсии могут распространяться не только на консервированный горошек. — Ну что ж, надеюсь, у меня все наладится, когда я выйду на пенсию, а пока я еще не вышла.

— Но скоро выйдете, — сказал Норман, — а отсюда, с работы, вам будет причитаться не так уж много вдобавок к государственной пенсии. Кроме того, надо учесть инфляцию, — присовокупил он, не объясняя, как это делается.

— Инфляцию-то как раз и не учтешь, — сказала Летти. — Сваливается на нас нежданно-негаданно.

— Вы мне говорите! — сказал Норман и, нырнув в карман, вытащил оттуда чек из магазина самообслуживания. — Вот послушайте! — И он начал свое очередное перечисление. Больше всего ему, кажется, досаждал рост цен на консервированный суп и фасоль, что странным образом выявляло его ежедневный рацион.