Он лежал там. Лежал на дне аквариума, не шевелясь. Я склонился над ним и с удивлением подумал, что плачу над рептилией, присутствие которой в квартире еще неделю назад вызывало у меня такую тревогу. Но ведь я плакал не над ним, я плакал, представляя Басины глаза, когда она узнает, что я сделал. Нет-нет, дело вовсе не в том, что она знать меня не захочет; я готов отказать себе в праве видеть ее, подсматривать, как она в парке подталкивает ногой каштан, как старательно кладет на край стола руки, будто лапки. Если бы можно было все вернуть назад, чтобы эта странная, нелепая история не случилась! А может, мне это снится? – думал я с дурацкой надеждой, может, это всего лишь жуткий кошмар; ведь не мог же я ни с того ни с сего потерять целую неделю, уморить голодом животное, ухаживать за которым поручил мне самый любимый, самый главный человек на свете?… Я потрогал почерневший трупик: нет, это был не труп, всего лишь пустая оболочка, высохшая шкурка лежала в теплом свете лампы. Я осмотрелся, еще на что-то надеясь. Запах разлагающейся рыбы усилился. Ковер под моими ногами шевельнулся, он был красным и влажным. С потолка, закрывая широкое, во всю стену окно в конце комнаты, свешивались какие-то странные украшения: ряд узких острых треугольников. Я оглянулся. Почему не видно входной двери? Только стремительно сужающаяся зубастая пасть?

Ковер опять зашевелился, будто толкая меня в аквариум, в смердящую бездну. И я понял, что слышу его мысли:

– Я был маленьким крокодильчиком. Теперь я – голодный крокодил. Я ждал. Теперь уже не жду. Если не проглочу тебя, умру с голоду. А Бася больше плакала бы обо мне, чем будет плакать о тебе.

Я понял, что он прав. Становилось все темнее, потолок опускался все ниже. Красный язык обвил мои ступни.