Новиков ничего не ответил. Молча повернулся он к алеющему востоку.

За их позицией, сквозь кустарниковые деревца и камыши, виднелось огромное болото, в котором можно было различить башни двух вражеских танков, безнадежно увязших в трясине. Они быстро погружались в желтую жижу и вскоре исчезли, оставив после себя лишь колышущуюся грязь.

Новиков произнес про себя: «Вы думаете, что все эти территории, захваченные вами, ваши? Как бы не так! Развязанная вами война окажется тем болотом, из которого никому из вас не выбраться живым». Повернувшись к офицеру, он ответил:

— Да, ваши танки, может быть, и вступили на землю Москвы. Но вот те уже никуда не вступят. —Произнеся последнюю фразу, Новиков указал на танки, которые исчезли в трясине.

Офицер долго всматривался.

— Немцы уважают смелых врагов. Если я тебя убью, ты не увидишь Россию, побежденную фюрером. А поэтому я подарю тебе жизнь, чтобы ты все это увидел.

Когда вблизи появились два немца в белых халатах, офицер приказал им что-то на своем языке. Те сразу стали осматривать раны Новикова и его товарищей, оказывая им первую помощь.

Всех раненых советских воинов немцы собрали в одну группу, которую отогнали к ближайшей железнодорожной станции.

Раненых пленных несколько дней держали на небольшом клочке земли, наскоро обтянутом колючей проволокой. Потом их затолкали в товарные вагоны, заперли двери и отправили состав на запад.

В вагоне, где оказались Новиков с друзьями, не было места даже присесть. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Воздух был тяжелым из-за запаха, исходящего от ран.

Ни еды, ни питья вот уже около трех суток раневым не давали. Никакой медицинской помощи не оказывалось. Тяжелораненые в такой тесноте умирали. Их трупы не выносились, они стояли среди живых, потому что им некуда было упасть.

Лицо Новикова распухло до неузнаваемости. Его знобило, бросало то в жар, то в холод.

Состояние Пирджана тоже ухудшилось, и он часто терял сознание.

Петр Максимович и Пирджан находились в середине вагона. Когда Пирджан в очередной раз потерял сознание, лицо его стало подобным выстиранному белому полотну. Стоявший рядом военнопленный фельдшер покачал головой.

— Что? — обратился к нему Новиков.

— Ему необходим свежий воздух. Иначе через полчаса этот человек умрет. Хорошо, если бы кто-нибудь из стоящих слева уступил ему хотя бы на некоторое время свое место.

— Зачем уступать место? Вон те умершие были не хуже его и тоже хотели жить... Пусть и он умирает,— раздался чей-то голос.

— Заткнись! Сейчас с тобой рассчитаюсь. — Новиков сделал попытку протиснуться в сторону говорившего.

Пирджану становилось с каждой минутой все хуже. Ему уже не помогало то, что Джумабай усиленно размахивал перед его лицом ладонью. На Пирджана было больно смотреть.

Из последних сил Новиков крикнул:

— Товарищи, однополчане, земляки! Послушайте, родные мои! Наш товарищ в очень тяжелом состоянии. Он сражался до последней капли крови. Ему необходим свежий воздух. Прошу вас, помогите перенести его в конец вагона, где хоть немного можно дышать.

— Давай его сюда, — послышался голос. Раненые с огромным трудом переместили Пирджана в угол вагона.

— Давайте его ко мне,—раздался тот же голос. — Я тут выломал одну боковую доску, здесь дышать полегче.

* * *

Новикова и его товарищей привезли в концентрационный лагерь, находившийся на территории Поль-ши. Шел июль 1942 года.

Дощатые бараки были набиты битком. Пленные располагались на трехъярусных нарах в своей одежде, постелей не было. Из этого ада их отправляли в другие концентрационные лагеря, которых уже было много в разных уголках Европы.

Временами то внутри лагеря, то снаружи раздавались автоматные и пулеметные очереди, им вторил лай собак. Охранники издевались над пленными.

Джумабай и Пирджан выжили, их состояние улучшилось, а Новикову стало хуже. С помощью военнопленных его устроили в лазарет лагеря. Он лежал, не вставая с постели, и не мог есть. Джумабай и Пирджан приходили к нему каждый день.

Однажды, когда они пришли его навестить, Новиков еле слышно сказал:

— Ребята, думаю, что это уже конец.

— Не говорите так, вы выздоровеете, все будет хорошо,—ответили оба солдата.

— Слушайте меня внимательно, — еще тише проговорил Новиков, пошевелив указательным пальцем руки, которую держал Джумабай. — Разговор не о моей смерти, а о другом. Из этого ада, в который мы попали, едва ли кто-нибудь сумеет вырваться. Вряд ли кто-нибудь выживет. И в дальнейшем мы не сможем быть вместе. Но я твердо верю, что при любых испытаниях вы сохраните преданность Родине.

Наступила тяжелая тишина. Все молчали, скрывая друг от друга свои страдания.

Палата Новикова была смежной с кабинетом врача. В этом кабинете, кроме стола и одного стула, имелся еще висевший на стене маленький портрет Гитлера, вырезанный из газеты.

Нынешний врач или его предшественник заставил пленных сделать рамку для фотографии фюрера. Когда дверь приоткрывалась Гитлер из рамки смотрел в сторону Новикова..

На улице валил снег, стоял небольшой морозец, однако температура в палате была терпимой.

Когда Джумабай с Пирджаном собрались уходить, дверь в палату с шумом распахнулась. Опираясь на самодельные костыли, вошел безногий пленный. Лицо его обросло бородой, уши изношенной шапки были опущены. Стуча костылями, он торопливо протопал в кабинет врача.

Остановившись на пороге кабинета, вошедший ткнул пальцем в портрет Гитлера и стал приглушенно выкрикивать:

— Тебе Москва нужна, негодяй? Ну как, взял Москву? Как бы не так, засунули тебе под хвост колючку!

Продолжая ругаться, он сложил кукиш и, размахивая рукой перед портретом, заключил:

— Вот тебе, мерзавец!

Топая назад, он остановился около кровати Новикова и тихо сказал:

— Извините.

— Товарищ, какие новости услышал? — слабым голосом спросил Новиков.

— Гитлеру под Москвой как следует дали по морде. Разбили вздребезги фашистов,—быстро проговорил человек на костылях и заковылял дальше, не оборачиваясь.

Новиков оперся на локти и воскликнул:

— Ура, ребята!

— Ура! — тихо поддержали Джумабай и Пирджан. Всем троим казалось, что у них с плеч свалилась огромная гора.

* * *

Когда Джумабая и Пирджана вместе с другими военнопленными погрузили в вагон для отправки в новый лагерь, состояние Новикова оставалось тяжелым. Больше известий о нем они не имели.

На этот раз всех военнопленных из эшелона поместили в концентрационный лагерь, расположенный на территории Германии. Им выдали полосатую лагерную одежду, деревянную обувь, и повесили на воротниках номера.

На территории лагеря был большой карьер. Джумабай и Пирджан вместе с остальными перетаскивали камни.

Из карьера наверх вела лестница, сложенная из огромных валунов. От бесконечного хождения туда и обратно камни, отшлифованные тысячами ног, стали скользкими.

Перетаскивая туда и обратно тяжелые глыбы, пленные должны были быть очень осторожными, чтобы не сорваться с обрыва. Эта работа напоминала круговой конвейер.

Люди, таскавшие камни, шли вверх друг за другом. Эта вереница не имела ни конца, ни края. Расстояние между пленными было в один шаг, каждый имел свое место в ряду. Это лишало возможности сделать хоть небольшую передышку или сбежать.

Отвратительная скудная еда и изнурительная работа имели своей конечной целью уничтожение людей.

На третий день ослабевший Джумабай, которого сильно знобило, попытался выбрать камень поменьше. Наблюдавший за работой пленных эсэсовец, увидев это, велел Джумабаю поднять огромную глыбу.

— Господин офицер, я болен, — негромко сказал Джумабай.

— Если ты болен, то вот этот тоже болен. Подними, свинья, камень! — зло прошипел эсэсовец, выхватывая пистолет.

Пленные хорошо знали этого палача — специалиста по убийству людей.

— Подними, брат, постарайся. Иначе он выстрелит. Я буду идти за тобой, помогу, — прошептал русский парень, находившийся рядом.