— Дьявол! — воскликнул Бобер, плюхаясь назад в родную стихию. — Отрекаюсь от всего, от президентских амбиций отрекаюсь! Отойди от меня. Сатана! — и, бешено отфыркиваясь, поплыл в одну из своих бесчисленных хаток. Его еще долго там трясло, и всякий дождь и похолодание казались ему местью хомяка. Дошло до того, что вместо своих любимых слов «правый центр», «здравый смысл», «созидание» он стал произносить «правый хомяк», «здравый хомяк», «хомякование» — и только дружный вопль речных жителей «Ты наше все!» вернул ему душевное равновесие.

Хомяк и теперь процветает в том лесу, толстея и хорошея год от года. Лесные жители суеверно крестятся при его появлении. Он исправно получает свою дозу зерна, не превышающую, впрочем, его массы, и на досуге почитывает лесную прессу. Из некоторых газет он с изумлением узнает, что давно является их хозяином. Из других ему становится известно, что позавчера он завалил лося, сегодня оскальпировал лису, а завтра планирует в извращенной форме изнасиловать лесника. Читая все это, хомяк только усмехается в усы, причем его наполненные зерном щеки весело подпрыгивают.

— Надо-таки уметь устроиться, — говорит он маленьким хомячатам, загадочно подмигивая. — И мы таки всегда найдем экологическую нишу…

Вечно эти грызуны выгрызут себе место под солнцем!

ОТЕЦ БОРИС

В июле Березовский понял, что пора уходить.

Понимание это созрело, как всегда, с некоторым опережением — примерно на два хода вперёд. С одной стороны, он был олигарх и в качестве такового должен был подвергнуться осторожному и тактичному равноудалению, а с другой — Путин был ему слишком обязан и равноудалять его впрямую не мог по причине благородства своей души. С третьей же стороны, как человек пылкий и нетерпеливый, президент должен был явно тяготиться этой ситуацией и в конце концов взорваться: всех равноудалить, а Березовскому оторвать голову. Благодарные правители России всегда поступают так с теми, кому они слишком благодарны: простого изгнания в подобных случаях оказывается мало, и дело кончается почетным обезглавливанием на главной площади, с оркестром.

Березовский как тактичный человек должен был уйти сам. Как ни странно, это отчасти совпадало с его собственными намерениями. Ему всё надоело. Пятнадцать лет он, как последний цепной поц, охранял эту власть и ничего с этого не имел, кроме неприятностей со следователем Волковым. Все эти пятнадцать лет он на досуге с приятностью мечтал о том, как уйдёт — и тогда его истинную роль немедленно оценят все. Он с печальным злорадством рисовал себе картину ухода: вот он, с котомкой, набитой сменой белья и скромными деньгами на первое время, босой, в простой власянице, выходит из Кремля. Следом на коленях ползут Татьяна, Елена, Наина, а потом, чего там мелочиться, и сам Борис: вернитесь, Борис Абрамович! За ними с хоругвями, с хлебом-солью прёт красно-коричневая оппозиция: останьтесь, кормилец! Кем станем мы пугать детей! Вот и Лужков с Примаковым, обнявшись, как струи Арагвы и Куры: Борис Абрамович, нельзя же так! вы же деловой человек! Надо же играть по правилам — вы дьявол, мы ангелы… кому нужны такие ангелы, если уйдете вы?! Нет, нет, гордо отвечает Березовский, не оборачиваясь. Я сыт вами по горло. Ничего нового нет под луною, и ветер возвращается на круги своя… пойду по миру и стану еще добродетельнее… буду слушать голос Руси пьяной, отдыхать под крышей кабака… Пускай я умру под забором, как пёс… и что-то ещё из читанного в детстве. Но дойти до кабака Березовский никогда не успевал, ибо немедленно представлял себе ликующую рожу Гусинского, — а смирение его никогда не достигало таких высот, чтобы простить и эту злорадную личность. Он оставлял сладостные мечтания и, тяжело вздыхая, ехал в Кремль спасать Россию.

Теперь, однако, пришло время красиво уйти, ибо через каких-то два месяца в случае промедления предстояло уйти некрасиво. Березовский собрал свой штаб и принялся оптимизировать выбор.

— Кто знает эффектные варианты ухода? — спросил он прямо и грубо. Политтехнологи потупились.

— Сенека, — вспомнил Невзоров, знаток истории и любитель крови. — Сначала он воспитал Нерона, лично взрастил его…

— Деньги вкладывал? — заинтересовался Березовский.

— Нет, там хватало… Сначала взрастил, а потом почувствовал, что Нерон им тяготится. Сначала он удалился в изгнание вместе с молодой женой…

— С молодой женой — это похоже, — вздохнул Березовский.

— А потом вскрыл вены себе и ей.

— Нет, — олигарх решительно замотал головой. — Ей — это ещё куда ни шло, но себе… Это не комбинация. Ещё примеры.

— Вариантом благородного изгнания уже воспользовался Гусинский, — подал голос Шеремет. — Солженицына выслали, и этого выслали. То есть он как бы сам уехал, но ясно же, что власть только рада… Теперь он выстроит в Марбелье своего рода Вермонт и будет оттуда учить.

— Киселева пусть учит, — огрызнулся Березовский. — Не канает. Дальше.

— Байрон, — вспомнил о самом красивом мужчине Англии самый красивый мужчина ОРТ, Сергей Доренко. — Отчаявшись пробудить совесть в родной Британии, он отбыл в Грецию, где поднял восстание.

— В Грецию — это сомнительно, — задумчиво сказал Березовский, вспомнив Козленка. — Греция выдаёт. Кобенится, но выдаёт.

— Но почему обязательно Греция? Мало ли прекрасных мест — Боливия, Камбоджа… Монголия… Да что мы, в Северной Корее восстание не поднимем в случае чего?

— Нет, нет. За границу — это похоже на бегство. — Березовский сцепил пальцы. — Можно бы, конечно, в Израиль… (Он прикинул комбинацию: Барака мы уберём, вместо Барака ставим Арафата… банкротим страну… присоединяемся к Ираку, меняем Хуссейна… банкротим Ирак… присоединяемся к Кубе, меняем Фиделя… присоединяемся к Штатам, прослушиваем Гора, банкротим Гора… берём власть… а дальше? Скучно). Нет, не хочу в Израиль. Продумывайте внутренние варианты.

— Вообще-то, — вспомнил Шеремет, в детстве любивший читать, — я помню какую-то старую пьесу. Там один человек решил начать честную, трудовую жизнь…

— А до этого что я делал?! — воскликнул Березовский чуть не со слезами. — До этого я какую вёл?!

— Да погодите, Борис Абрамович, не в том дело! И он как будто покончил с собой, свёрток с одеждой оставил на берегу, а сам переоделся в рубище и пошёл к цыганам. И вёл с ними честную трудовую жизнь. А все его считали погибшим и горько оплакивали…

— Это ничего, — усмехнулся Березовский. — А кто автор-то?

— Толстой, — услужливо подсказал эрудированный Павловский. — Лев Николаевич.

— Толстой, — в задумчивости повторил Березовский. — Лев Николаевич… Да, это канает. Это то, что надо. Володя!

На его зов явился пиарщик Руга.

— Съезди, милый, в Ясную Поляну, договорись о цене. Если не захотят продавать легально — дадим денег якобы на ремонт и возьмем так. Или ещё проще, по стандартной схеме: директором поставишь нашего человека, он обанкротит музей, мы его возьмем по минимальной стоимости. Глеб Олегович, прошу вас подготовить сводку публикаций по уходу Толстого. Саша, ты поедешь следом и будешь снимать скрытой камерой. Камеру возьмёшь на ОРТ. Сережа, ты поедешь со мной. Предупредите Лизу — она поедет тоже, для полноты сходства.

— Незадолго до ухода, — вставил эрудированный Доренко, — Толстого отлучили от церкви. Это был грамотный пиар — вся Россия его поздравляла…

— С Алексием я бы договорился, — нахмурился Березовский. — Но я таки не православный… Хорошо, я поговорю с Бен Лазаром, а если он заупрямится — выйду через черкесов на муфтия… Приступайте. Через неделю все должно быть готово.

«В России два царя, — писал восторженный современник. — Николай и Толстой. Кто из них могущественнее? Николай не может поколебать трон Толстого, тогда как Толстой с легкостью колеблет трон Николая»…

«В России два президента, — писали менее восторженные современники. — Путин и Березовский. Кто из них сильнее? Путин не может поколебать трон Березовского, тогда как Березовский…» Публикация была организована грамотно, за две недели до предполагавшегося ухода.