Пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, в комнату вошел человек огромного роста в форме вице-адмирала. Это был бывший матрос Тарас Иванович Ноздра.

Несмотря на серебро седины в волосах, лицо Ноздры сверкало румянцем здоровья, неувядающая сила ощущалась в каждом движении большого тела. Свободны, уверенны были жесты.

— Здравствуйте! А ну, покажитесь! — глубоким басом сказал вице-адмирал.

Отечески ласковым, хотя и грубоватым движением он привлек к себе молодых людей и окинул их с ног до головы внимательным взглядом.

— Как будто в порядке? Прежде всего, похвалю обоих. Так и должен вести себя наш брат. Пока не уверен, где ты и с кем имеешь дело, лучше не говорить даже о пустяках. Молчание — всегда золото, а в нашем деле оно — бриллиант. Так-то… — Ноздра взял ломтик лимона, осторожно опустил его в стакан. Потом быстрым движением бросил в рот кусочек сахару и отхлебнул чай.

— Вот, поди ж ты, не могу отвыкнуть: люблю вприкуску. Приучили воры-баталеры царский сахар экономить. Тоже школа своего рода. Уж и поругивали мы, бывало, свою матросскую лямку, а вот горжусь ею сейчас. И самое-то слово «матрос» пишу в биографии, как, наверно, раньше какой-нибудь князек свои титулы выводил.

Легко, словно венский стул, он поднял тяжелое кожаное кресло и перенес к камину.

— Нуте-ка, придвиньтесь… Хотите еще чаю?.. Нет? Напрасно. Полезный напиток. Китайцы — мудрецы.

Ноздра с видимым удовольствием допил свой стакан. На лицо его падали алые блики огня. Несколько мгновений он молча глядел на пробегающие по тлеющим поленьям искры, на мерцающие уголья, потом негромко сказал:

— Коротко: в губе Тихой грузятся союзные транспорты. Погрузка происходит нормально, но примерно на траверзе мыса Моржового вот уже во втором караване одно или два судна взлетают на воздух. Трудно предположить, чтобы противник мог систематически минировать эту узкость. Против его воздушных заградителей приняты надежные меры, а надводным его кораблям и вовсе хода нет. Если бы работал подводный минзаг, траление все равно расчищало бы проход каравану. Остается предположить одно: подлодка умудряется проникать сквозь заграждение и, оставаясь невидимой для охотников, торпедировать транспорты. Дело происходит в светлое время суток. Отсюда вывод: лодка остается невидимой средь бела дня… — внушительно подчеркнул Ноздра. — Как по-вашему, что это значит?

Он выжидательно умолк, но, видя, что друзья недоуменно молчат, сказал:

— Уж не является ли эта невидимость фрицев плодом того, что им удалось выкрасть кусочек твоей робы, а?.. — Ноздра посмотрел в глаза Житкову. — Ну?

Житков продолжал удрученно молчать.

— Вы должны дать мне ответ, и как можно скорее: в чем тут дело? Ясно? — Ноздра встал, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед друзьями, также вскочившими со своих мест. — Мы уже договорились с союзным командованием: кто-нибудь из вас или вы оба пойдете на судах каравана из Тихой. Ежели речь идет о невидимой немецкой лодке, — вам и книги в руки: нужно ее увидеть, а еще лучше — изловить.

Заметив, что Житков в смущении зажимает пальцем дымящуюся трубку, Ноздра коротко сказал:

— Кури! — и помолчав, задумчиво продолжил: — Одно для меня ясно: тут действует опытный враг. Нужно прижать ему хвост. — И, обернувшись к Найденову: — Вот где сгодится твой локатор.

Найденов спросил:

— Когда можно приступать?

Вместо ответа Ноздра нажал кнопку звонка и сказал появившейся на пороге молчаливой горничной:

— Ужин на троих. Гостям по стопке, а мне, пожалуйста, стакан чаю, да покрепче. Пока соберут на стол, — снова обратился он к морякам, — закончим деловую часть: по сведениям милиции нынче ночью на дороге из города в санаторий произошла автомобильная катастрофа. Номера машины так и не нашли — все разбито вдребезги. Тела двоих ехавших — неузнаваемы. Нас это даже устраивает. Давайте считать, что убитые — это вы.

— Но вы же сказали, что нам придется заняться расследованием взрывов кораблей и невидимой немецкой лодкой! — не удержался Житков.

Ноздра строго взглянул на него:

— Именно потому-то вам и полезно сегодня отправиться в гости к предкам…

За темными силуэтами портовых построек уже серел рассвет, когда Житков и Найденов пересели из автомобиля на катер. Не задавая им ни единого вопроса, стоявший в рубке лейтенант двинул ручку машинного телеграфа. Краснофлотцы сбросили швартовы с кнехтов и подняли покрытые ледяной корочкой кранцы. Хрустя форштевнем о прозрачное сало первого ледка, катер отвалил от стенки.

Стоя у иллюминатора тесной каютки, друзья вглядывались в серую панораму порта, словно надеялись за его неуклюжими строениями увидеть город: просторный проспект, знакомый дом с колоннами…

Достав трубку, Житков набил ее и с удовольствием затянулся.

Найденов с отвращением разогнал рукой дым и лениво проговорил:

— Может быть, соснуть, а?

Кто хочет быть кормом для рыбы?

Море было серо-синим, почти черным. Ветер не тревожил его поверхность, но пологие размашистые валы зыби, рожденные невесть в какой дали, шли навстречу судну. Несмотря на позднее время года, поверхность моря в этих северных широтах была еще свободна от льда. Насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме глянцевитой поверхности воды, прорезанной отблеском бледного солнца, повисшего над самым горизонтом. Лучистая полоса встала как раз по следу «Марии-Глории». Заплетающийся косицей бурун казался потоком подернутого желтизной серебра, лениво растекающегося навстречу неторопливым волнам зыби.

«Мария-Глория» сидела низко. Она была в полном грузу и шла с той размеренной деловитостью, с какой обычно ходят купцы в конвоях. «Мария-Глория» была старым кораблем. Ее широкий корпус не отличался ни стройностью линий, ни свежестью окраски. Относительную яркость краска сохранила только на больших транспарантах с цветами Британии, украшавших оба борта старушки «Марии». На флагштоке не было флага — шкипер был бережлив.

Дверь капитанского салона, выходившая в ходовую рубку, была отворена, и через плечо рулевого виднелся бак, нос и расстилавшееся до самого горизонта мерно дышащее море. Если бы не силуэты таких же купцов, как «Мария-Глория», дымивших справа и слева от нее, по носу и за кормой, да не стройные контуры рыскающих вокруг корветов и охотников сопровождения, можно было бы и вовсе забыть о войне. Рулевой изредка, словно нехотя, перебирал несколько спиц штурвала и снова застывал неподвижно. Его взгляд был мечтательно устремлен вдаль — туда, где вот уже столько дней не показывалось ничего, кроме моря и неба, неба и моря, сливающихся в одну туманную сероватую дымку. За этой дымкой лежала цель плавания — Россия.

В салоне шкипер и первый штурман не спеша перебрасывались словами.

— Будь я проклят, сэр, если еще раз выйду из порта, прежде чем кончится вся эта чертовщина, — ворчливо произнес штурман, неповоротливый толстяк, с рыжим пухом на маленьком, похожем на грушу черепе.

Его собеседник — шкипер, высокий тощий человек с красным лицом и головой, покрытой щетиной седого бобрика, — выколотил трубку:

— Будущность наших детей зависит от того, как мы будем плавать, Майлс, — сказал он.

— Могу вас уверить, сэр, что для ваших детей было бы куда полезней, если бы вы забрали свой пай из столь ненадежного предприятия, как пароходство. В наше чертово время всякое судно — фугас…

— Мы с вами не поймем друг друга, — грустно сказал шкипер. — Моряк должен верить в бога и гордиться своим флагом, своим судном и собой. А вы? Во что вы верите, чем гордитесь?

— Честное слово, сэр, верю! — штурман ударил себя в грудь. — Как в самого себя…

— Разве только в деньги?

— Как вы угадали мои мысли, сэр? В деньгах все дело…

— А для меня — все в этом судне. Двадцать лет я на «Марии». Это половина вашей жизни, Майлс.