Я: Кажется, что благодаря этому элитарному клубу «Что? Где? Когда?» ты стала элитарной певицей.
Ирина: Абсолютно верно. Вся моя биография работает против массовой популярности. Во-первых, вызывающая страница — это философский факультет. Ну и плюс, конечно, элитарный клуб знатоков. Получается, так как это сейчас называется? Позиционирование? Получается, что я позиционировалась, как певица для умников, все они стоят вокруг в этих смокингах и выигрывают деньги своим интеллектом, и я не буду никого убеждать, что мои песни слушают крановщики или пожарные в Архангельской области, хотя это так, и, например, работники МЧС.
В 97 году Ирина Богушевская вместе с музыкантами начала давать сольные концерты и начала выступать в клубах. Завели себе менеджера. И она, наконец, ушла с радио. Переход в музыканты состоялся.
Ирина: Одно дело, когда ты поешь, совсем другое ощущение, когда ты — ди-джей. У тебя есть радио, это костыли такие, понятно, что ты не упадешь… Но и побежать не можешь. И долго так я ходила на этих костылях, но вдруг решила, что хватит тратить на это свое время, потому что жизнь такая короткая вещь и надо заниматься только тем, что делает тебя счастливым.
Представление Иры о том, как придет признание, было как у нас у всех, непуганых артистов. Что, дескать, раз есть талант, он вознаградится. Ира пренебрежительно относилась к вопросам менеджмента. Она была убеждена, что делает своеобразный, но очень качественный продукт, а уж в этом, как бывший ди-джей, Ира разбиралась. А качественный продукт сам пробьет себе дорогу. Хотя Ира мне не признавалась, что она человек амбициозный, я думаю, что таки да. И это качество требует от владельца, чтобы он стал популярным, успешным, по крайней мере, чтобы всего этого, не переставая, хотел. По крайней мере, до тех пор, пока не достигнет просветления и не поймет, что все эти треклятые амбиции суть суета сует. У меня лично именно так все и устроено. Я хочу, чтобы мои песни играли из всех утюгов страны. Назло мне, утюги держат глухую оборону. Похоже, что Иру одолевали те же мысли в конце далеких девяностых.
Ирина: Что такое рекорд-бизнес, я до сих пор не очень понимаю. Нет, сейчас я более менее понимаю, как это все может работать. Тогда, когда мы писали «Книгу Песен», меня вообще не волновали такие понятия, как продаваемость тиража. А потом вдруг к 2000 году она начала меня волновать, потому что если ты приходишь куда-нибудь играть концерт и если тебя организаторы знают, концерт будет, а если нет, то и разговаривать с тобой не хотят.
Я: А ты была уже популярная певица?
Ирина: Нет, а я до сих пор непопулярная певица. Популярная — это ты приезжаешь и не можешь пройти по какому-нибудь городу. А я могу ходить по своему родному городу неузнанной, пожалуйста.
Я: А сейчас ты примерно представляешь, каким тиражом разошлась «Книга песен»?
Ирина: Нет, я знаю, что до сих пор он продается стабильно каждый месяц. Наша компания не выдает эту информацию.
Я: А большим был тираж второго диска?
Ирина: Ну, мне сказали — 5 тысяч.
К слову, о нашем российском рекорд-бизнесе или об индустрии звукозаписи. Вот продает артист лейблу звукозаписывающему свою пластинку. И мы не можем достоверно определить, сколько человек ее купили, даже с поправкой в пяток тысяч, потому что, во-первых, компания правды не скажет, будет цифры занижать, а во-вторых, пираты размножат сразу же нелегитимные диски и первый пират, как правило, сам же тот же лейбл, кому альбом и продали. И это утверждения совсем не из разряда стенаний «да все они воры», а чистая правда. Причудливо обстоят дела так же и с попаданием в эфир радиостанций. Ибо ставить песню или нет, зависит от того, нравится она лично программному директору или нет. Причем, как мне кажется, при этом они ставят на радио не собственно песни, а убежденность в том, что проект серьезный и что за ним стоят соответствующие мощности. И, конечно, проще надо быть, проще. Лично мне поначалу многие знающие продюсеры говорили: «У вас, Лена, слишком много мозга для артиста». И постоянно приводили в пример группы и личности, которые народу близки. Я-то считаю, что в этом деле, в шоу-бизнесе, нет особенно глупых, тут в другом в чем-то дело.
В общем, на свете счастья нет, но есть покой и воля. Куда податься артисту, который отличается от средней статистики — тут уж каждый выкручивается, как может. Ира всегда обладала чутьем на хиты и всегда, пока диджействовала, умела вычислить в радийном сборнике музыки, какой трек станет главным в этом сезоне, а какие утекут мимо наших ушей. Но что касается собственной музыки, тут она слепла и глохла.
Я: Радиостанции брали что-то в эфир?
Ирина: Что-то где-то, но утюги молчали. Особенно обидно было, когда вышли «Легкие люди» в 2000 году. Я, честно говоря, не то чтобы сделала попытку прогнуться, но постаралась найти какой-то такой язык, на котором я смогу говорить с народом. Мы убрали всякие драматические театральные моменты из песен, типа пауз перед куплетами, ну это ломает любой эфир, я-то понимаю. Я решила сделать более гладкие что ли аранжировки, куда-то мы каких-то компьютерных семплов напихали. И все равно никакие утюги не заиграли мои песни. И я надулась на всех, ну раз вам мои песни не нужны, то и вообще. И пока не пойму, что делать дальше, ничего не буду делать. Пусть провалится все пропадом.
«А жить-то на что, интересно?» — спрашиваю Иру. «Сидеть на шее у мужа», — ответила она. Это время Ира называет «внутренняя эмиграция». Это значит, что она прекратила концерты и распустила музыкантов. Вот я каждый раз поражаюсь вот этому Ириному качеству. Мы же все в принципе, как поется в мультике про капитана Врунгеля, «мы все участники регаты», заплыва, забега или «преследования в форме полета». Мы все висим на своих мобильных телефонах в ожидании нужного звонка, носимся по встречам и понимаем, что есть слово «надо» и из-за этого всего нельзя ни на секунду отключаться от беготни, а то пропустим что-то важное. Ира гуляет по лесу, спокойно отключает телефон на несколько дней и прекрасно себя чувствует при этом. Морально, я имею в виду. Если уж обида за непризнанность, то, значит, стоп, машина, больше не играем. Вот я лично так не могу, тоже «мерилом работы считаю усталость», а тишину совсем не переношу.
А то время у Иры я помню. Администратор нашей группы Катя и Ирин директор Марина — большие друзья. Поэтому до меня постоянно доносилось, что у Иры сложный период, и что она томима печалью, и что грядет эпохальный ремонт в новом доме, а потом, что ремонт наступил и никак не заканчивается, а кризис длится, короче, мутная история.
Ирина: Это не просто была депрессия, это было что-то другое… концерты стали доставлять мне физиологическое страдание, мне не хотелось идти петь все эти песни, и только потому, что на мне был долг перед командой, которую я кооптировала, я сказала себе, что я терплю до июня 2001 года и доигрываю сезон.
Я: А что на концертах-то было — там была не та публика или ее было не столько, сколько надо?
Ирина: Ты знаешь, ну вообще все было как-то криво, и публика была отличная, ну концерты неплохие, а как те шарики, не радовали.
Отовсюду играли позорные дурацкие песни, а мои прекрасные не звучали, радиостанции их не брали в эфир. Я, в конце концов, хороший преподаватель! Собиралась сидеть дома, читать книжки, думать, что мне делать. Ты знаешь, это гордыня, наверное, я так думаю: ах вы такие, меня недооцениваете! Это какие-то комплексы, какая-то психологически неверная позиция, иллюзия того, что все должно само собой падать в руки. И падало, бывало, а я решила, что так и должно быть.
В интервью разным журналистам Ира на эту тему шутила:
«Сколько раз я мечтала написать какой-нибудь хит типа „Вишня, зимняя вишня“ и прославиться наконец! Но нет, это же надо уметь. Творчество — это тоже алхимия. Хотя я совершенно искренне считаю, что не произошло бы ничего страшного, если б мою музыку знало несколько больше людей».