— Да ведь вы спите на динамите, вдыхаете его удушливые испарения!.. — голос ее прервался.

Халтурина окружили. Только сейчас всем бросились в глаза бледные впалые щеки Степана, его припухшие веки, болезненно опущенные углы губ.

— Степан Николаевич, динамит нужно спрятать в сундук, иначе он окажется смертоносным не для императора, а для вас, — Исаев был серьезен, он знал, что теперь Халтурин обречен. Живя с таким предельным напряжением нервов, ночами вдыхая ядовитые газы, даже такой здоровяк, как Халтурин, неминуемо должен был заболеть страшной, неизлечимой болезнью — чахоткой.

— Нет, я уж потерплю пока, в сундуках жандармы роются, а в подушке кто искать-то будет? Вы скажите лучше, сколько нужно динамита, чтобы столовую эту взорвать?

— Я прикидывал, получается много, очень много, если его закладывать в вашем подвале.

— Больше негде, одно место — подвал.

— Тогда пудов семь-восемь.

— Да у меня едва пуд с небольшим набрался. Ох, и долго ждать-то!

— Степан Николаевич, — сказал Желябов. — Нужно спешить, нельзя ждать долго. И вы заболеете, и все дело может сорваться. Сдается мне, что Григорий Прокофьевич рассчитал с запасцем, хватит и вполовину.

Халтурин завернул очередную порцию динамита. Исаев, отобрав у Степана сверток, ловко скрутил из бумаги «фунтик», положил туда динамит и отдал Халтурину.

— Вроде как сахар купили, если обыскивать будут.

Халтурин засмеялся:

— Никто не поверит, что, живя во дворце, я покупаю сахар. Его там все воруют.

Дни проходили за днями. Динамит прибавлялся медленно. Здоровье Халтурина ухудшалось, хотя он и переложил динамит в сундук, так как в наволочке такое количество уже не помещалось. Степан наивными расспросами выяснил весь распорядок дня императора, точно теперь зная, когда тот обедает, завтракает, ужинает. Строгий церемониал монарших трапез был Степану очень кстати — к обеду царь всегда выходил в одно и то же время.

Желябова лихорадило. Встречаясь с Халтуриным, Андрей Иванович нетерпеливо спрашивал о сроке взрыва. Халтурина это раздражало. Уж если рвать, так наверняка, иначе зачем он такую муку переносит. Халтурин был уверен, что динамита нужно не семь-восемь пудов, как говорил Исаев, а вдвое больше.

Степан Николаевич, однако, понимал, что такого количества ни во дворец не пронести, ни во дворце не спрятать. В сундуке лежало два пуда, прикрытые грязным бельем. Он нарочно не стирал белье — если жандармы начнут рыться, то грязь может отбить у них охоту заглянуть внутрь сундучка.

К рождеству Халтурин получил вознаграждение — «100 рублей за усердие». Казалось, что все обстоит благополучно. Но Степан опять начал сомневаться. Ему казалось, что он поспешил, не нужно было поступать во дворец, надо было приложить еще и еще усилия к тому, чтобы восстановить союз рабочих, привлечь новых людей, довести до конца дело с типографией. Живя в Зимнем, Халтурин не мог встречаться со своими товарищами по союзу, на этом настаивал Желябов да и остальные члены Исполнительного комитета. Халтурин же тосковал по товарищам и порой готов был бросить начатое предприятие со взрывом, чтобы снова окунуться с головой в организаторскую работу среди пролетариев.

Изредка бывал Халтурин у Башкирова, старого друга детства и верного товарища юности. Однажды столкнулся там с Александром Павловым. Радостная была эта встреча. Павлов рассказал Халтурину, как он вместе с Гусевым налаживает типографию, чтобы печатать свою рабочую газету. Даже название ее придумали — «Рабочая заря».

Нехорошо было у Степана на душе, он теперь знал, что поторопился со своим решением стать террористом. Сознавал он и то, что сейчас уже невозможно бросить все, не завершив подготовку к взрыву.

Прощаясь с Александром Павловым, Халтурин чуть ли не со слезами на глазах просил его передать товарищам-рабочим, чтобы они продолжали пропаганду, налаживали связи друг с другом, но не поддавались на уговоры народовольцев, не брали с них пример, ни в коем случае не вступали на путь террора.

— Помни, Александр, с этого пути возврата нет, — сказал на прощание Халтурин, обнимая Павлова.

Распрощались навсегда.

Развязка приближалась. Опять начались провалы среди народовольцев, и теперь Халтурин решил действовать с наличным количеством динамита. Запальные трубки, начиненные составом, горящим без доступа воздуха, были доставлены во дворец. Трех пудов динамита было мало, чтобы взорвать столовую. Но что делать? Халтурина беспокоило, что при взрыве пострадают невинные люди. Но, с другой стороны, если напрасных жертв все равно нельзя избежать, то нужно, чтобы «сам» погиб наверняка. Приходилось выжидать удобного момента.

И Степан выжидал. Только известие о том, что столяров собираются куда-то переводить из подвала, подхлестнуло его. Теперь нельзя уже было медлить. В начале февраля 1880 года, ежедневно встречаясь с Желябовым, Халтурин успевал шепнуть ему «нельзя было», «ничего не вышло». Он уже не спорил с Андреем Ивановичем. Если тот и был не прав насчет количества динамита, то сложившиеся обстоятельства были на его стороне.

Царь никогда не опаздывал к обеду, но, чтобы произвести взрыв, Халтурину нужно было улучить момент, когда царь находился в столовой, а в подвале было бы пусто. Это совпадение зависело от случайностей, и, дожидаясь благополучного случая, Халтурин изнервничался вконец.

5 февраля 1880 года царская семья поджидала в гости брата императрицы Марии Александровны — Александра Гессенского.

С утра весь дворец был в бегах. Особенно досталось поварам и лакеям. Обед должен был быть великолепный. Столяры же были свободны от дел, тем более, что 5 февраля пришлось на воскресенье, да и дворцовая администрация хотела в этот день удалить всех лишних. Халтурин решился. Он заявил своим сожителям, что празднует сегодня день рождения, и пригласил всех в трактир. Столяры согласились с радостью.

К половине шестого у парадных подъездов Зимнего дворца выстроились длинные вереницы экипажей. Дородные лакеи распахивали дверцы, с низким поклоном пропуская осторожно ступающих дам, помогая тучным господам в придворных шинелях.

Сегодня ожидался «большой выход императора и императрицы». Кавалергарды с развернутым Георгиевским штандартом, серебряными трубами и литаврами застыли на охране внутренних покоев. «За кавалергарды» толпились придворные чины: камергеры, гофмейстеры, гофмаршалы, церемониймейстеры, камер-юнкеры, высшие сановники двора его императорского величества.

Герцог Гессенский запаздывал. Пробило уже шесть часов, а его карета только подъехала к дворцу. «За кавалергарды» установилась тишина. Толпа придворных подалась вперед. Генералы свиты его императорского величества вытянулись по стойке «смирно», дамы, забыв об этикете, поднялись на носки. Вся это многоликая масса придворных честолюбцев и льстецов учащенно дышала.

Из внутренних покоев вышла императорская чета. Императрица Мария Александровна, а до замужества принцесса Гессен-Дармштадтская Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария, едва передвигала ноги. Врачи давно приговорили ее к смерти, так до конца и не распознав характера болезни императрицы.

Гофмаршал, в обязанности которого входило устройство высочайших приемов, суетился, озабоченно наблюдая за тем, чтобы встреча императора Российского с Гессенским герцогом произошла ближе к императорским покоям — этого требовал строгий придворный этикет.

Со стороны казалось, что августейшие особы совершают какую-то неторопливую кадриль с троекратными лобызаниями.

Когда с первыми приветствиями было покончено, Александр взял под руку шурина и направился с ним в столовую, где уже выстроились придворные служители — мундшенки, кофешенки, тафельдекеры, кондитеры, метрдотели. Сзади потянулась вереница приглашенных к столу.

В шесть часов вечера в трактире царило веселье. Дворцовые столяры пили здоровье новорожденного Степана. Вдруг в разгар пиршества Халтурин встал, надел пальто, шапку, попросил компанию немного его обождать. Захмелевший жандарм потянулся к будущему зятю;