– Принесите мне из коридора вторую клетку. В ней петух, – приказал он журналисту.

Стендаль подчинился. Клетка с петухом была накрыта старой скатертью, и, когда Минц стянул скатерть с клетки, петух встряхнул гребнем, попытался расправить крылья и заклекотал подобно орлу.

– Чудесный экземпляр, – сказал Минц. – Люблю петухов. Глупы, но сколько чувства собственного достоинства!

Он поднес градусник к клетке с курчавой куровцой, которая глядела на петуха, нервно переступая желтыми ногами.

– Что вы видите на шкале?

Столбик ртути полз вверх и остановился примерно на двадцати градусах по Цельсию. О чем Стендаль и сообщил профессору.

– Правильно. А теперь поднесем градусник к петуху.

Столбик обрушился вниз, проскочил нулевую отметку и показал пятнадцать градусов мороза.

– Ясно? – спросил Минц.

– Нет, – признался Стендаль.

– Странно. Вы производите впечатление неглупого молодого человека. Это же не просто термометр, а термометр, измеряющий эмоции. Отношение одного живого существа к другому. Ноль – никакого отношения. Если столбик ртути пошел вверх, значит, отношение положительное. Чем выше он поднимается, тем горячее эмоции. Двадцать градусов по Цельсию – степень положительного отношения куровцы к обыкновенному петуху.

– А наоборот… – догадался Стендаль.

– И наоборот! Петух презирает куровцу. И это факт.

– Невероятно! – воскликнул Стендаль. – Я напишу об этом.

– Ни в коем случае. Опыты с куровцами я закрываю. Я не могу вывести расу презираемых отщепенцев – кур, на которых их товарки будут смотреть с презрением, цыплят, которых будут обижать сверстники, петухов, которых не одарит любовью ни одна подруга.

– Я не о том, – сказал Стендаль. – Я о градуснике.

– Ах, оставьте, молодой человек! Я потратил на изготовление термометра полчаса. Это же вспомогательный прибор.

– И все-таки…

– Все. Наш разговор окончен. С завтрашнего дня выводим длинношерстных коров-мериносок.

Стендаль распрощался и покинул комнату в состоянии преклонения перед концентратом изобретательского гения, обитавшим в тугом теле профессора.

Да, рассуждал Стендаль, пересекая двор, полчаса мышления – и перед нами замечательный прибор. Но изобретателю прибор замечательным не кажется. Ему это уже неинтересно, он пошел дальше. А ведь сколько применений может найтись такому градуснику… Стендаль остановился посреди двора.

– Да, – сказал он вслух. – Именно так.

И вернулся к профессору.

– Простите, – сказал он от двери, потупив взор, – у меня к вам личная просьба.

– Да? – Профессор заложил пальцем страницу в книге.

– Я, простите, нахожусь в таком положении, когда мне очень важно… Ах нет! Не это…

Стендаль заметил, что рука профессора начала совершать медленное движение к карману замшевого пиджака, где должен был храниться бумажник с деньгами.

– Вы не могли бы одолжить мне на два часа ваш градусник? Я верну вам его в полной сохранности, сегодня же…

Стендаль заметил, как на ближайшую к нему стену упал алый отблеск – от его щеки.

– Вы влюблены? – спросил строго профессор.

– В некотором смысле…

– Я, честно говоря, зарекся давать в руки любителей мои изобретения.

– Но мне только узнать… понимаете, вверх или вниз? Только узнать, и все. Я же не буду воздействовать…

– Эх, молодежь! – сказал укоризненно профессор. – В мое время мы заглядывали друг другу в глаза.

– Но здесь особый случай.

– Все случаи особые. Стандартных не бывает, – сказал профессор. – Иначе бы любовь потеряла романтический ореол. Возьмите термометр, молодой человек. Желаю личного счастья!

Дорогу до редакции Стендаль провел в размышлениях. Градусник оказался столь велик, что употребить его незаметно было невозможно. Жаль, что он не похож на наручные часы. Придется его вынуть в присутствии Эммы. Но под каким предлогом?

– Тебя главный спрашивал, – встретил Стендаля Степан Степанович, редакционный ветеран, пушкинист-любитель. – Велел, как появишься, – к нему. На ковер.

– А что? – Стендаль рухнул на грешную землю и мысленно ушибся: беседы с главным редактором редко проходили безболезненно, Малюжкин полагал, что его газета – центр Вселенной.

– Мы же начинание профессора Минца подхватили, на весь район аванс дали, а ты очерка не несешь.

– Эта тема закрыта, – сказал Стендаль. – Все. Выводим мохнатых коров.

– С твоим профессором не соскучишься. Только вряд ли Малюжкин тебя поймет. Он уже отрапортовал, сам понимаешь…

Стендаль положил на стол свою потертую папку. Мысли его сразу же покинули редакцию и перенеслись в тот близкий миг, когда он наконец узнает, да или нет… да или нет… А вдруг этот градусник реагирует только на кур?

Стендаль осторожно раскрыл папку, извлек градусник. Сердце колотилось. Руки дрожали. Градусник был теплым и увесистым.

– Ты чего? – спросил Степан Степанович, поднимая голову. – Градусник купил? Детей купать? Да у тебя и детей-то нет.

Стендаль смотрел на шкалу. Ртутный столбик покачался у нуля, пополз наверх и замер в районе семи градусов. Немного. Стендаль полагал, что Степан Степанович ему симпатизирует.

– Нет, – сказал он, стараясь казаться равнодушным. – Новая модель. Мгновенно измеряет температуру, влажность, давление и насыщенность воздуха пылью. Минцу прислали на испытания.

– Ой, Миша, Миша! – вздохнул Степан Степанович. – Взрослый парень, а шутишь над пожилыми.

Он сел обратно, а ртутный столбик пополз вниз.

– Простите, Степаныч! – взмолился Стендаль. – Я не шутил над вами. Вы знаете, как я вас уважаю.

Редакционная секретарша, тайно влюбленная в Стендаля, о чем знала вся газета, заглянула в комнату.

– Миша, – сказала она, – вас главный спрашивает.

Стендаль тут же направился к ней, не спуская глаз со шкалы. По мере приближения к секретарше столбик начал расти. Когда температура поднялась до двадцати пяти, Стендаль спрятал градусник за спину и улыбнулся секретарше.

– Спасибо, – сказал он.

– За что, товарищ Стендаль? – зарделась секретарша.

– Сте-е-енда-а-аль! – донесся отдаленный рык.

Редактор Малюжкин глядел в упор на стоявшего в дверях Стендаля. Взгляд из-под густых черных бровей был ясным и твердым. Малюжкин был красив и величествен, седеющие упругие кудри и глубокие морщины в углах рта придавали ему сходство с каким-то известным киноактером.

– Садись, Михаил, – сказал Малюжкин.

Стендаль положил градусник на колени так, что письменный стол закрывал его от взора главного редактора.

– У профессора Минца был?

– Только что от него, – сказал Стендаль.

– Как новая порода пернатых, то есть… – Малюжкин улыбнулся, – волосатых?

– Профессор отказался от дальнейших опытов.

– Не надо шуток, – сказал Малюжкин. – Не время. Несколько хозяйств запросы прислали. Есть возможность возглавить движение. Отказываться поздно. Надеюсь, ты так и сказал профессору?

Стендаль покосился на градусник. Под столом было темно, пришлось вытянуть его оттуда. Столбик нервно метался возле нуля.

– А мы, – продолжал задумчиво редактор, – уже шапку придумали: «Золотое руно птицеферм!» Красиво?

– Это, конечно, хорошо, – согласился Стендаль. – Но профессор уже начал выводить длинношерстных коров. И мы можем набрать другую шапку: «Золотое руно скотных дворов!»

– Издеваешься? В тот момент, когда наша газета может прославиться на всю область? Иди и без согласия профессора разводить длинношерстных кур не возвращайся. Если к шести не будет согласия, пеняй на себя.

Стендаль вздрогнул. В шесть у него было свидание с Эммой.

– Товарищ редактор! – взмолился он. – Профессор не согласится. Профессор меня не примет. Профессор занят.

– Ах, все отговорки! – сказал Малюжкин. – Все отговорки. А в номере должны быть новые данные о курах. Без сомнения.

Стендаль понял, что правдой здесь ничего не добьешься. Главное было – выиграть время.

– Профессор Минц, – сказал Стендаль, – попал под машину. Ничего страшного.