Больше указаний не последовало, и Миша толкнул дверь в горницу. Дверь растворилась мягко и беззвучно. Оттуда ударил в лицо яркий свет медицинского учреждения. Миша очутился в сравнительно большой комнате с белыми аккуратными стенами и скамейками вдоль них. На скамейках сидели люди, обернувшиеся при виде вновь пришедшего.

– Добрый вечер, – сказал человек с завязанной щекой, в котором Миша узнал Корнелия Удалова, начальника стройконторы. – Какими судьбами? Садитесь рядом, тут место есть. У вас какая очередь?

– Я… У меня никакой. Я, наверно, пойду. Я завтра зайду.

– И не мечтайте, – сказал Удалов. – Завтра не принимают. Я и так три дня стоял по записи.

Удалов раскрыл ладонь, на которой химическим карандашом был изображен крупный номер «двадцать восемь».

– Садитесь, – сказал он. – Если дверь была открыта, то примут. Нас уже мало осталось.

И так как Стендаль был последним и никому из присутствовавших не был конкурентом, то к Удалову присоединились прочие пациенты.

– Садитесь, – неслось со скамеек. – Она быстро принимает.

И Миша сел на край скамейки.

В приемной Миша насчитал шесть человек. Были они различны, и, видно, различны были причины, приведшие их сюда.

У Удалова болел зуб.

– У вас тоже? – спросил Удалов Мишу.

– Нет, – сказал Миша.

– А я три ночи не спал. Пошел в поликлинику, а врачиха говорит – надо удалять. А жена мне тогда сказала: «Корнелий, Глумушка может заговорить. Она Погосяну в нашем дворе заговорила. И нерв даже извлекать не пришлось». Вот я и пришел.

– А что с этим? – спросил Миша тихо.

– Не узнаете? С метеостанции.

– С метеостанции?

– Чего шепчетесь? – сказал человек напротив в низко надвинутой шляпе и плаще с поднятым воротником. – Я попрошу без разглашения.

– Ясное дело, – согласился Удалов. – Мы здесь все без разглашения. Какой дурак сознается? Просто мой знакомый вами заинтересовался. Я и говорю, что вы с метеостанции. Даже фамилию не назвал.

– Ваш знакомый работает в городской газете и, возможно, пришел сюда по заданию, – ответил человек в надвинутой шляпе. – Мы ему доверять не можем.

– Из газеты? – спросил толстяк с козлом на поводке. – Вы лучше тогда уйдите. Нам в фельетон попадать не с руки. И без вас горя много. У меня репутация.

Козел задрал бородатую морду к толстяку, легко приподнял передние ноги, уперся копытом в колени и лизнул толстяка в подбородок.

– Пусть уходит, – поддержала его маленькая женщина в сером платке, пока толстяк отталкивал козла.

– Я не от газеты, – сказал тогда Стендаль. – Даю честное слово. Я по собственной инициативе.

Обитая черной клеенкой дверь в горницу распахнулась, и оттуда вышел бородатый мужчина с рюкзаком за плечами. Он счастливо улыбался, не замечая окружающих.

Человек с метеостанции вскочил, засуетился, подбежал к двери и спросил:

– Можно заходить или вы пригласите?

– Снимите шляпу, – сказал в ответ из горницы старушечий голос. – И заходите. Не могу же я до утра вас принимать.

– Так что же он? – спросил снова Миша Удалова, как только в приемной наступила тишина.

– Прогноз делает, – ответил Удалов. – Он уже жаловался. Десять ошибок за две недели. Климат в настоящее время жутко испортился – никакой надежности, несмотря на метеорологические спутники.

– А она при чем?

– Говорят, может. А то у него никакой надежды. Его крестьянство замучило – косить или подождать? А что он может ответить?

– Странно, – сказал Миша.

– А все-таки, – настаивал Удалов, – у вас-то какое дело? Не задание, надеюсь, чтобы разоблачить?

– У меня личное дело. И сильно зуб болит?

– Сейчас ничего. У меня всегда, как приду в поликлинику, боль унимается.

– Это нервы, – сказал человек с козлом. Козел тянул за поводок, хотел уйти на улицу.

– А зубы вообще нервная болезнь, – поддержала его женщина в сером платке. – Язва тоже.

– А у вас язва? – спросил Миша.

– Нет, – сказала женщина. – У меня дочка замуж собралась. А ему в армию осенью уходить. Какая уж там семья! Так вы не из газеты?

– Вообще-то из газеты, но сейчас не из газеты, – объяснил Миша.

– Если вам нужно приворотное зелье, – сказал человек с козлом, – то советую быть крайне осторожным.

– Нет, что вы.

Миша покраснел.

– Ясно, что не от газеты, – сказал молчавший до того мужчина с выгоревшими бровями и ресницами, в высоких охотничьих сапогах и ватнике. – Влюбился. Смотри, Иван, он влюбился.

Сосед его, пожарный, дремавший, прислонивши каску к бадье с фикусом, проснулся и согласился.

– Спокойный, черт, – сказал мужчина в ватнике про пожарного. – Пятый раз приходит. Привык уже. А я вот нет, не могу.

– Пятый раз? – подивился Удалов. – А что такое, что такое?

– Шланг потерял, – сказал мужчина в ватнике. – Часто теряет всякие предметы пожарного обихода.

– И она находит?

– Обязательно, – ответил мужчина в ватнике. – В прошлый раз три огнетушителя ему отыскала. Хороший она человек. Душевный. А меня браконьеры замучили. Тропу знают. Вот и хочу старуху про тропу спросить. Из рыбоохраны я.

Вышел метеоролог, быстрыми движениями свертывая в рулон синоптическую карту.

– Ну как? – спросил его человек в ватнике.

– С завтрашнего дня без осадков! И до конца недели. Что я им говорил! – Шляпа у метеоролога перекочевала со лба на затылок, лицо его блестело от пота. – Сегейда антициклон у Антильских не учитывал. Я ему говорил – заденет. А он – далеко. А надо было учесть!

Следующей исчезла за дверью женщина в сером платке. И лишь скрылась, как из кабинета донеслось бормотание, быстро повысившееся до отдельных резких возгласов. За дверью ссорились, спорили. Через минуту женщина выскочила наружу, прижимая к груди узелок с дарами Глумушке.

– И не приставайте ко мне с непристойными предложениями! – кричала ей вслед колдунья. – Вы хотите лишить людей счастья? Да? Так вам это не удастся.

– Я мать! – крикнула женщина, уходя. – Я буду жаловаться.

– Следующий, – пригласила Глумушка.

Мише никак не удавалось увидеть ее – дверь раскрывалась в его сторону, и лишь сварливый голос доносился до него.

– Иван, тебе, – сказал человек в ватнике.

– Что потерял? – спросила Глумушка, не закрывая двери.

– Шланг куда-то задевался. Лейтенант говорит: «Ты, Сидоренков, последним шланг в руке держал. Ты, – говорит, – и отыскивай».

– Завтра зайдешь до восьми тридцати, – велела Глумушка. – Следующий.

– Ну, тогда моя очередь, – сказал человек в ватнике.

Пожарный снова задремал у фикуса.

Неожиданность увиденных сцен отвлекла Стендаля от мыслей о возлюбленной. Вместо темной избушки, черного кота на печке, тяжелого и пряного запаха снадобий была приемная с фикусом. И синоптик. И Иван со шлангом. Уходя к колдунье, Стендаль презирал себя и клял Алену, заставившую его опуститься до отчаянных действий. Но именно порочность, неестественность похода к колдунье сливались в его сознании с безответной любовью, у которой не было выхода. А здесь была поликлиника. Неофициальная, но будничная, отличавшаяся от районной только жалобами пациентов. И, к ужасу своему, Стендаль вдруг понял, что ему могут здесь помочь, и он уже не знал, хочет ли, чтобы ему помогли.

– И тогда я ей говорю… – донеслись до Стендаля слова толстяка с козлом. – Или она меня полюбит, или я буду вынужден обратиться в суд. Безвыходное положение.

– Да, – сказал Удалов. – Положение безвыходное.

– Я получаю от нее приворотное зелье…

– Наконец-то, – вырвалось у Стендаля.

– Что?

– Я так, про себя.

Стендаль думал: наконец-то нашелся человек, который не терял шланга, не интересуется путями циклонов и не ловит браконьеров. Человек, который полюбил и ждет взаимности.

– Получаю я от нее приворотное зелье – и сразу туда. А она меня уже ждет с угрозами. Тогда встает проблема, как мне ее этим зельем напоить.

Из двери вышел человек в ватнике, задумчиво насвистывая песню. Растолкал пожарного, они ушли, а их место в кабинете занял Удалов. У толстяка не осталось слушателей, кроме Стендаля, и он обратился к Мише с вопросом: