Туман медленно подымался меж деревьев, и шоссе открывалось перед глазами, словно пустынная просека. Лента асфальта была испещрена следами снарядов. Еще несколько дней назад эту дорогу бомбили. Здесь и там стояли обезглавленные деревья. Сломанные ветви сосен и грабов густо усыпали землю. Высоко на дерево закинуло труп зайца. Раздробленные лапы свисали с сосновой ветки, будто елочное украшение.

Убитых они еще не видели. Однажды им встретился небольшой свеженасыпанный холм. Песок, взятый из придорожного рва, был еще влажный. Могилу венчала солдатская каска — больше ничего.

Проезжая мимо холма, они не сказали друг другу ни слова, только Ромек, переложив вожжи в левую руку, снял на минуту фуражку. Потом они встречали много таких могил.

Лес кончился. По обе стороны дороги раскинулись вспаханные и невспаханные поля, но людей на них не было видно. Еще не утихла война, еще трудно было взяться за сев или пахоту. Впрочем, в Пустых Лонках крестьяне окрестных деревень уже выходили в поле и работали, несмотря на бомбежки и бои.

Тишина полей со всех сторон обступила шоссе. Лошади мерно трусили, и Ромек все спокойнее погонял их. Постепенно всех охватило прежнее настроение — они снова почувствовали себя словно на прогулке.

Впереди простиралось пустынное шоссе, не было ни пешеходов, ни телег, ни автомобилей.

Несмотря на то, что ехали они уже более двух часов, лошади не устали. Все-таки решили сделать привал. Анджей и Спыхала, чтобы размять ноги, пошли через поле. До сих пор они не обменялись ни словом — ни в повозке, ни сейчас, когда остались наедине.

Кое-где уцелевшие вдоль шоссе провода были усеяны ласточками. Анджей удивился, что они еще здесь, что их не спугнула война.

Едва после привала повозка двинулась, как Анджей, оглянувшись, вскрикнул:

— Внимание, грузовик!

Ромек с перепугу вытянул кнутом по лошадям. Анджей остановил его:

— Ладно, ладно, он еще далеко, не гони их, понесут. Он то и дело оглядывался. Ромек свернул на обочину, чтобы дать дорогу грузовику.

Вскоре их нагнала большая серая машина. В кузове стоя ехали немецкие солдаты с винтовками в руках. Мелькнула военная фуражка шофера.

Когда грузовик обогнал их, они увидели, что солдаты конвоируют сидящих на дне кузова одетых в черное бородатых людей: это были евреи.

— Куда их везут? — спросила Оля, зная, что на вопрос этот все равно никто не мог бы ответить.

Прямая линия шоссе уходила далеко вперед, постепенно поднимаясь в гору. Неожиданно грузовик остановился, и люди высыпали на дорогу. Едущим в повозке не видно было, что там происходит. Вдруг раздался ружейный залп, и кони, прядая ушами, рванулись. Но Ромек удержал их.

— Что они там делают?

— Не понимаю, — сказал Анджей. — Посмотрите, — обратился он к Спыхале, — немцы ведь не расстреливают их. Видите, они движутся вдоль шоссе и довольно живо.

Через некоторое время повозка наткнулась на выставленный караул. Немецкий солдат движением руки остановил их. Ромек держал лошадей, а Спыхала и Анджей спокойно подошли к немцу. Сердце у Оли упало.

— Можно нам проехать? — спросил Спыхала, не дожидаясь, когда немец заговорит с ним.

Тот задумался.

— Валяйте, — решил он. — А куда едете?

— В Варшаву, — с какой-то торжественностью сказал Анджей, — nach Warschau.

— Тогда поторопитесь, а то мы недолго будем здесь пастись.

Немец оказался добродушным, и Спыхала рискнул задать вопрос.

— А что они там делают?

Солдат засмеялся.

— Э, ничего особенного. Поляки растеряли здесь свои патроны, нам приходится собирать их. Вот евреи и собирают.

— Но ведь там стреляют, — сказал Спыхала.

— Не бойтесь, — немец засмеялся. — Стреляют в воздух. Чтоб те живее поворачивались.

Когда едущие в повозке приблизились к тому месту, где остановился грузовик, они увидели толпу евреев, вытаскивающих из рва ящики с патронами. Время от времени немецкий капрал давал команду, и солдаты поднимали ружья вверх. Повозка уже проехала мимо, когда раздался очередной залп. Кони понесли, Анджей оглянулся. Он увидел, что солдаты стреляют над головами несчастных жителей местечка.

— Они стреляют еще только над головами, — сказал Спыхала.

Это была пока еще нестрашная встреча с войной, но Оля не могла избавиться от воспоминания об этом зрелище. Когда повозка проезжала мимо, пленные украдкой бросали на них взгляды, пробовали даже улыбаться. Один молодой еврей подмигнул Оле, словно говоря: «Ну, ничего, пускай себе постреляют». Этот взгляд преследовал ее весь день, и когда они поздно ночью, уже за Венгровом, остановились на ночлег в какой-то придорожной избе у бедных, перепуганных крестьян, она долго сидела на табуретке перед кухонным очагом и не могла произнести ни слова.

Спыхала подошел к ней.

— Вы устали? — спросил он.

Она не ответила. И только спросила немного погодя:

— Где мальчики?

— Выпрягают лошадей, их надо напоить и накормить. Иначе завтра не потянут.

— Много ли мы проехали?

— Немного, — ответил Спыхала, — каких-нибудь сорок километров. — Что с вами? — спросил он, заметив, как Оля бледна.

— Да ничего. Только я все думаю: неужели они потом всех этих евреев расстреляли?

— Нет, пожалуй, — сказал Спыхала. — Они ведь им еще нужны, чтобы собирать патроны.

— Почему же наши все так побросали? — безучастно спросила Оля.

— Потому что было тяжело. Удирать приходилось.

— Удирали, всюду удирали, — повторила Оля. — Я ведь видела, что делалось по дороге из Варшавы.

— Не удивляйтесь этому, — с какой-то неожиданной ласковостью сказал Спыхала.

Изможденная крестьянка, которая когда-то, наверно, служила по поместьям и знала «панские» порядки, вскипятила в чайнике воду. Она была очень растрогана, когда Спыхала, заварив чай из маленькой коробочки, взятой из Пустых Лонк, угостил ее горячим крепким напитком. Потом все сидели в горнице, которую им отвели на ночлег хозяева. Здесь стояли две кровати. Решили, что Ромек будет спать над конюшней, на сене, чтобы быть возле лошадей. Спыхале пришлось устроиться на одной кровати с Анджеем. Другая кровать, стоявшая в углу под образами, широкая, хотя и жесткая, была предоставлена Оле. Здесь же висела фотография хозяина в военной форме, который и сейчас где-то защищал отчизну. На все вопросы о нем хозяйка отмалчивалась и только тяжело вздыхала.

Оля и Спыхала сидели в горнице за столом, пили чай и ждали мальчиков. У хозяйки в чулане нашлось еще несколько яиц, и Оля решила поджарить для мальчиков яичницу.

Тем временем Ромек и Анджей, накормив и напоив лошадей, вышли на дорогу. Асфальт на шоссе отливал серебром в густой темноте сентябрьского вечера. Из парка невдалеке глухо доносились голоса. Хозяйский сын, парень лет четырнадцати, сказал Ромеку, что в парке стоят немцы.

— Там, наверно, штаб, — заявил мальчуган, он уже неплохо разбирался в военных порядках. — Сколько всего туда понаехало! И автомобили, и разные офицеры… Идите посмотрите.

— Так ведь, наверно, не пускают?

— Э-э, они даже караула не выставили, — ответил мальчик. — Я там уже три раза был. Немецкого супа получил. Варят на кострах. Там помещичья усадьба, — пояснил он.

— Пойдем, — затормошил Ромек Анджея, который остановился в нерешительности, — посмотрим.

И в самом деле не было никаких караулов, они свободно прошли на территорию лагеря, никто даже не заметил их. Несколько деревенских мальчишек вертелись у костров.

Ворота у въезда в парк были разрушены. Видимо, оказались узкими для грузовиков или танков. От ворот вела к дому аллея старых грабов. Вдоль аллеи, отступив в глубину парка, стояли легковые автомобили и грузовики. Между деревьями тут и там пылали костры. Солдаты, лежа, грелись у огня либо сновали с судками в руках.

Анджей и Ромек подошли почти к самой усадьбе. На классическом крыльце бывшего помещичьего дома были установлены рефлекторы с аккумуляторами. Несмотря на костры и льющийся из дома яркий электрический свет, в аллее было довольно темно.