Но вот и Варшава. На перрон высыпало множество людей, сразу стало тесно и как-то серо. Жандармов здесь было мало, и они никого не трогали; видимо, им уже сообщили, что по дороге были расставлены сети.

Когда Анджей выходил с перрона Восточного вокзала, он почувствовал, что Лилек идет следом. Но не оглянулся.

— В четверг, в пять часов, будь в «Люле», — услышал он за спиной.

— Ладно, — ответил Анджей, не поворачивая головы. Он вел под руку Марысю.

Вслед за толпой они вышли на вокзальную площадь. Анджей остановил извозчика и посадил Марысю — хотел отправить ее одну.

— Как там? — спросил он возницу, молодого парня.

— Проеду, — со спокойной уверенностью ответил извозчик.

— Разве ты не поедешь со мной? — встревожилась Марыся.

Анджей не знал, как быть. «Может, и в самом деле лучше отправиться с ней?» — подумал он. Поискал взглядом Лилека, но тот уже исчез.

И он поехал с Марысей.

Поезд прибыл с опозданием, короткий октябрьский день кончался. Все торопились добраться домой до наступления темноты. Тротуары были заполнены молчаливой толпой. Анджей слишком хорошо знал оккупированную Варшаву, чтобы не заметить, что сегодня здесь что-то произошло. Расстрелы, облава? Он не хотел расспрашивать извозчика — а вдруг это шпик? Впрочем, как правило, это были парни из подпольной организации.

Несмотря ни на что, на лицах спешащих людей не было и следа угнетенности или отупения. Наоборот, эти замкнутые лица говорили о целеустремленности, об упорстве! Анджею пришло в голову, что «победителям», наверно, не так уж приятно видеть это. Зрелище этой холодной замкнутости должно приводить их в бешенство, а более прозорливых, вероятно, заставит задуматься над тем, как развернутся дальше события.

Впереди засверкала серебром Висла. Когда они выехали на мост Понятовского, солнце в окружении облаков смотрело с высоты как-то особенно величественно.

Всю дорогу Анджей избегал взгляда Марыси.

— Взгляни, какой прекрасный закат, — сказала она ему.

Извозчик сплюнул.

— Не хочет солнце видеть это поганство!

Они оставили эти слова без ответа. Когда приехали на Кредитовую и извозчик остановился перед домом, Анджей расплатился и хотел было идти пешком на Брацкую, но Марыся удержала его за руку.

— Идем ко мне, — сказала она. — По крайней мере хоть выспишься.

V

После встречи с «Пиленом в кофейне «Люля» на Жабьей для Анджея наступили недобрые дни. До сих пор он как-то справлялся со своим душевным состоянием и спал спокойно. То, что происходило кругом, конечно, и прежде угнетало его, как и других, но теперь стало совсем невмоготу. Ему не хотелось задумываться над причинами, которые после поездки в Пулавы лишили его спокойствия. Помимо этих причин, слишком много разных обстоятельств переплелось вместе. Прежде всего отношения с Марысей. Он не мог сказать, что любит Марысю. Однако ее женственность, чуть-чуть искусственная, все больше притягивала его и вовлекала в тот образ жизни, который был ему противен.

У него не было ни минуты времени для серьезных размышлений. Работа в подразделении, где он был уже инструктором, вечера и ночи с Марысей, страх перед каждым днем и воспоминания, которые так хотелось поскорее стереть из памяти, — вот что составляло его жизнь, беспорядочную, торопливую и отвратительную. Так хотелось вырваться в Пустые Лонки! Казалось, стоит ему только посидеть ночью на крыльце, особенно сейчас, в начале зимы, когда голые и недвижные деревья своим шелестом не нарушают спокойного течения мыслей, и забудется все: война и кровь, этот ужасающий хаос вокруг и оторванность от всего мира — и он снова обретет себя.

Но это было невозможно.

Однажды декабрьским утром он вернулся домой. Низко нависли тучи, было темно, как бывает перед рассветом, хотя стрелка часов уже приближалась к восьми. На цыпочках вошел он в дом и поднялся по лестнице, на цыпочках прошел по коридору, словно и в самом деле была глубокая ночь, и открыл дверь своей комнаты.

С кресла (того самого кресла, в котором так любила сидеть мадемуазель Потелиос, прежняя обитательница этой комнаты) поднялась мать.

Анджей был не совсем трезв и не сразу собрался с мыслями. Однако овладел собой, сделав глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.

— Мама!

Оля стояла перед сыном и молча смотрела на него.

— Как мало я о тебе знаю, — сказала она тихо.

— Ты меня ждала?

— Всю ночь ждала, всю ночь. — Мать произнесла эти слова как-то беспомощно и безучастно.

— Зачем?

— Хотела спросить тебя…

— Ну почему же ночью? — удивился Анджей. Он сел на кровать и стал переобуваться. Пора было идти «в район».

— Но когда же? — вдруг рассердилась Оля. — Тебя ведь никогда нет дома.

Анджей уже все понял. «Этого только не хватало!» — мелькнула мысль. Но притворился:

— О чем же ты хочешь спросить?

— Что тебе известно о смерти Антося? — с усилием сказала Оля, опираясь на поручни кресла.

Анджей свистнул.

— Ты, мама, подозреваешь, что я что-то знаю?

— Безусловно. Ведь ты ездил туда. Ты говорил, что видел его.

— Я его не ликвидировал! — сказал он со злостью.

— Анджей! — крикнула Оля. — Как ты можешь…

— А что? — спросил Анджей вызывающе.

— Как ты можешь произносить такие слова!

— А что, разве не может брат брата? В нашего время!

А про себя подумал: «Будто не все равно — я или моя любовница».

— Я ничего не понимаю. Как это могло случиться?

— Очень просто. Как только я выехал в Пулавы, появились немцы, окружили усадьбу, ну и перестреляли всех. Я рассказывал тебе уже сто раз.

— Да, но я не могу этого понять. Как они могли?

— Они могут и не только это.

— И почему в этот же самый день Валерий…

— Валерия немцы убрали — он уже не был им нужен. Это, наверно, он «продал» Тарговских и всех этих Скшетуских или Заглоб, которые там торчали.

Оля вздохнула.

— Ты стал такой… такой грубый.

— Ты хотела бы, мама, чтобы я сюсюкал?

— Больше ты мне ничего не скажешь?

— Ничего. Скажу только, что ты сентиментальна, как старая дева.

Оля возмутилась.

— Ну это уж просто подлость! — И пошла к двери.

Анджей сорвался с места.

— Мама! — закричал он, когда она была уже на пороге. — Мама!

— Что тебе? — обернулась мать.

Анджей схватил мать в объятия, крепко прижался к ней. Спрятал лицо на ее плече.

— Ты меня еще любишь, мама?

Оля положила руку на голову сына.

— Это я должна тебя спросить. Ты стал так далек от меня.

Анджей оставил ее, отошел к окну.

— Но ты ведь, наверно, понимаешь… — сказал он тихо.

Оля застонала, словно от боли.

— Дети не должны судить родителей.

Анджей повернулся к матери.

— Кто любит, тот имеет право судить.

Оля прижала руки к сердцу.

— Если вообще кто-нибудь имеет право судить на этом свете.

— А в тот свет я не верю, — сказал Анджей и добавил нервно: — Я не осуждаю тебя, мама, можешь быть спокойна.

Большие глаза Анджея смотрели на нее серьезно, с тем особенным выражением, которое ей никогда не удавалось определить.

— Я очень люблю тебя, мама, — сказал он глухо.

Оля резко вскинула руки, будто пораженная выстрелом, закрыла лицо и, шелестя шелковым халатом, быстро выбежала из комнаты.

С минуту Анджей стоял молча. Потом начал собираться, поглядывая на часы.

— На Мокотов к девяти уже не успею, — сказал он себе.

Но он не торопился. Стоя перед зеркалом, старательно натягивал перчатки и смотрел на свое отражение. Лицо его очень исхудало, глаза беспокойно блестели.

«Что сказал бы обо всем этом отец?» — подумал Анджей, отходя от зеркала.

Глава тринадцатая

Еще один концерт

I

Какими путями Брошек выбирался из гетто — известно было только самому Иегове. Когда он иной раз появлялся к вечеру на Брацкой, ни Анджей ни Геленка ничего не могли от него добиться. В ответ на все их вопросы он только загадочно улыбался.