Слева начинались скалы, кое-где подернутые бурыми кустиками. Скалы поднимались все выше и выше извилистыми уступами, хорошо мне известными. Где-то там, восточнее, я и очутился сегодня утром на большой высоте. Справа, куда мы спускались вслед за Меломаном, простирался пляж, а дальше темнела кокосовая рощица — десятка полтора пальм. Корабельная шлюпка была наполовину вытянута на песок, весла уже высохли, а около шлюпки покачивался в волнах стеклянно-пластмассовый плот, собственность Аванта — шестнадцать алых ящиков из пластмассы, крепко связанных друг с другом и набитых пустыми бутылками. Выходить в океан на таком плоту, конечно, рискованно, но обогнуть остров можно наверняка. Молодец, Авант, хорошо придумал!

Трое голых по пояс парней, худых и небритых, как на подбор, окинули нас не очень дружелюбными взглядами. Один стоял возле плота и что-то подсчитывал, бросая взгляды на бутылки; другой сидел в тени шлюпки и строил на песке замок. Уже были готовы три или четыре башенки и часть крепостной стены. У этого бандюгая был очень печальный вид — такой печальный, что хотелось заплакать. Третий, повернув голову в нашу сторону и пристально нас разглядывая, загорал. У него тоже была татуировка во всю спину, и такой полезной татуировочки я сроду не видел. Там была большая шахматная доска. А кругом, на песке, валялось оружие: шпаги, тесаки, мушкеты, и маленькая пушечка выглядывала из шлюпки. Торчало из песка до дюжины лопат.

— Не похожи на артистов! — вдруг раздалось за нашей спиной. Я оглянулся и вздрогнул от ужаса, увидев совершенно жуткого пирата, вооруженного то ли аркебузой, то ли пищалью. На жуткое выражение его лица было невозможно смотреть без содрогания.

— Ну ты и жуткий! — не удержался я, содрогаясь.

— Много болтаешь! — прикрикнул он и больно ткнул меня промеж лопаток своим оружием. — Давай шагай, артист несчастный!

— Все мы отчасти несчастны, — пробормотал Роберт, — все мы частично счастливы. С другой стороны, никогда мы не бываем счастливы: наше счастье — это лишь молчание несчастья…

— Вот и помолчи! — разозлился жуткий пират, — а то дофилософствуешься на свою голову, дичь в пиджаке! Сейчас ощипаю всего, и поглядим, какой ты художественный руководитель и главный дирижер. А ну все подняли руки вверх!

— Я им разрешил опустить руки, — бросил через плечо Меломан. — Они устали неимоверно.

— А я сказал, руки вверх! — настаивал Жуткий. — А ну быстро подняли руки вверх, кому говорю?

Меломан повернулся и многозначительно поглядел на коллегу.

— Я же сказал, Жуткий, что разрешил им опустить руки. Кого Черный Бандюгай назначил тут старшим, тебя или меня?

— Руки вверх, говорю, и все тут! — сощурился Жуткий. — Не нравятся они мне. И вовсе они не артисты, а какие-то… Черный Бандюгай что нам сказал? Задерживать всякого и держать до его прихода с поднятыми руками. Откуда они тут взялись? Почему все с синяками? Откуда вы тут взялись? — спросил он нас.

— Из глубины подземелья, — ответил я и прикусил язык.

— Ага! Значит, там глубокое подземелье! — закричал Жуткий. — Куда же оно ведет?

— Понятия не имею, — понуро ответил я и начал исправлять ошибку: — Плыли на пароходе, попали в шторм, очнулись в темноте, пошли — и вот мы здесь. Устали неимоверно.

— Можете опустить руки, — сквозь зубы произнес Меломан, пристально глядя на Жуткого.

— Только попробуйте опустить — моментально пожалеете, — пригрозил тот, не сводя глаз с Меломана.

— Опустите руки! — закричал Меломан.

— Только попробуйте! — завопил Жуткий.

Тут они сцепились в рукопашной, упали в воду и стали барахтаться там и лупить друг друга. Звонко лопнули гитарные струны. Поплыли бок о бок две шляпы. Хрястнула пополам пищаль. Мы опустили руки и не спеша сошли на пляж, к шлюпке. Тут припекало будь здоров, и лучики наших фонарей бесследно растворились в ярком свете тропического полдня. Носились и кричали чайки, вдали стоял барк, красивый пиратский барк, а песок был горяч. От недавнего ливня уже и следа не осталось, все было сухо.

Пираты взглянули на нас разок и больше не обращали внимания, занимаясь каждый своим делом, вернее, каждый своим бездельем. Тот, который подсчитывал бутылки, сказал самому себе:

— Плот стоит триста двадцать тысяч, не считая самих ящиков. Да на западном побережье тысяч на двести набрали, а на северном — на пятьсот пятьдесят. Слышишь, Меланхолик! Если босс позволит взять посуду на борт, то в Бисквите мы все это сдадим на кругленькую сумму и купим мяса, табаку, пива, закажем музыку и положим ноги на стол. Ох и повеселимся в Бисквите!

А тот, что строил на песке замок, грустно ответил:

— Ничего у тебя не выйдет, Браток. Босс ни за что не разрешит загромождать барк всякой дрянью, так и знай. Я предлагаю навязать побольше плотов и ночью махнуть на них в райскую страну Лупулин. Там сдадим посуду, сдадимся властям и вскоре заживем на славу… Ох, мечты, мечты!.. Все равно ничего из этого не получится. Власти наверняка выдадут нас обратно, потому что у нас сильное пиратское прошлое, и босс нас очень и очень накажет… Ох, грустно мне от всего этого, грустно!..

— Не грусти, Меланхолик! — гаркнул Жуткий за нашей спиной.

Мы оглянулись. Драчуны шли в обнимку, мокрые с ног до головы и ужасно веселые. Один нес на плече обломки гитары, другой — то, что осталось от пищали или аркебузы. Шляпы они несли под мышками.

— Короче, артисты, одну руку можете опустить, а другую вверх! — издали крикнул Жуткий, и Меломан поддержал его:

— А когда верхняя устанет, можете руки поменять. Здорово мы с тобой придумали, Жуткий! Ну и умные же мы!

— Шашлыка! Хочу шашлыка, и точка! — вдруг взревел пират, загоравший шахматной спиной вверх. — Надоели рыбные консервы, надоела вермишель, надоело собирать ягоды!.. В общем надоел Рикошет! Ни зверья тут, ни птицы съедобной, а на кокосы эти я уже смотреть не могу, с души меня воротит от кокосов. Если почему-то нельзя ловить рыбу, играть в карты, пить ром, если нельзя вздернуть кока на рее за плохое питание, то хоть маленький-то кусочек шашлыка можно? А попугаев не едят, они горькие, — добавил он и закрыл глаза.

— Тебе сказано: копай, — показал Меломан на тропинку, начинавшуюся от шлюпки. — Копай траншею из конца в конец на пятнадцать штыков вниз — и однажды выкопаешь клад. И сразу поднимаем якоря и идем в Бисквит. А в Бисквите будут не только шашлыки — в Бисквите будет все. Копай, говорю, Шахматист, твоя же очередь копать.

— Не буду, и точка! — наотрез отказался пират, не открывая глаз. — Говорил я Черному Бандюгаю: «Босс, давай возьмем на абордаж одну из посудин, что поставляют на Карамельные плантации строительное оборудование. Завладеем экскаватором, я сяду за рычаги и за день все тут перекопаю сверху донизу». А он боится испортить отношения с Павианией, вот и заставляет нас работать вместо экскаватора. А я потомственный корсар, а не землекоп! У меня потомственная гордость! Пускай экскаватор достанет и накормит шашлыками, тогда, возможно, и посижу за рычагами экскаватора. А то сам тушенку трескает, а нас кормит макаронами. Это справедливо? В общем, не буду копать, лучше в шахматы поиграю с Меланхоликом. Эй, неси из шлюпки фигуры!

— Гляди, Шахматист! — зловеще сказал Жуткий, выжимая шляпу. — За такие разговоры босс тебя по головке не погладит. Спишет за борт, поминай, как звали.

— А мне очень и очень грустно… — разговаривал сам с собой Меланхолик, строя замок и едва не плача от грусти. — Я хочу уплыть в райскую страну Лупулин, но боюсь босса. Я хочу забрать с собой маму и жену, но они далеко-далеко. Я очень многого хочу, но знаю, что ничего из моих желаний не выйдет. Поэтому и сижу здесь, жду у моря погоды. И зачем я связался с Черным Бандюгаем? А в шахматы я больше не хочу играть, потому что все равно проиграю. Послушайте, артисты, хоть вы, что ли, внесите веселье!

— Верно! — согласился Жуткий. — А ну-ка живо внесите веселье! Шахматист, айда глядеть концерт.

Мало-помалу пираты собрались у шлюпки и сели полукругом, выжидающе глядя на нас. Публика была настроена доброжелательно, даже Жуткий выглядел не так жутко, как давеча.