На самом деле я сам чувствую отвращение, почти тошноту, когда возвращаюсь к этим воспоминаниям.

Должно быть, у «душевно нездоровых» людей есть что-то, что влечет к ним других душевно нездоровых, потому что Макс с самого начала «унюхал» мои самые низкие мысли и тайны, хотя я в отличие от него не был так «откровенно и вызывающе» очарован людьми, перешагнувшими границу.

К насчастью, на свете есть люди, которые по-настоящему «злы». Или, быть может, их лучше назвать «испорченными»? Иногда в жизни приходится сталкиваться с такими людьми, и не факт еще, что после этой встречи останешься в живых.

Я понятия не имел, какое у Макса было детство. Он никогда об этом не рассказывал, словно никогда не был ребенком.

Зато он с удовольствием говорил об охоте и убое скота. Он мог произнести слово «мясо» так, что перед глазами тотчас вставали освежеванные, блестящие, неподвижные туши мертвых животных.

Макс рассказывал мне об одном князе, жившем в древней Персии — наверняка он сам его и выдумал, — который любил под пение и игру кастратов разложить свой гарем на освежеванных тушах животных, подстреленных на охоте и еще испускавших пар.

Он также показал мне точку на шее, куда, по его словам, можно особенным образом, сильно и быстро ткнуть пальцем, чтобы человек тотчас умер.

Он обладал интереснейшими познаниями в области фармацевтики и различных ядов, основал «клуб почитателей смерти», члены которого иногда занимались тем, что чуть ли не душили самих себя. Я понял, что меня тоже будут рады видеть в этом клубе — скорее, в качестве ученика. Интересно, может быть, Макс испытывал ко мне романтическое влечение с гомосексуальным оттенком, которое внушало мне неприязнь — не потому, что я принципиальный противник гомосексуализма, а просто потому, что меня самого к нему не влекло; я понимал, что Макса следует рассматривать как случай из клинической психиатрии.

Мне часто хотелось вернуть время назад и сделать так, чтобы мы никогда не встречались. Он мог внушить человеку мысль о том, что общепринятые правила морали и нравственности придуманы лишь затем, чтобы люди, которые сами не осмеливаются подумать, выполняли в этой жизни роль пешек. Человек, обладающий мужеством, по словам Макса, стоит в стороне от толпы и переступает все эти правила и границы, — разумеется, так, что никто его при этом не видит.

Он говорил мне: «Иногда на пути великих свершений стоит малодушие. Вот как, например, в твоем случае, Рагнар. Хотя люди предпочитают называть это „моралью“».

Он знал одну охотничью избушку и позвал меня туда, когда мы были в увольнении. Но я просто-напросто не решился идти с ним, ведь кто знает, какие границы он захотел бы перешагнуть, оказавшись там?

Каждый раз, когда я читаю газетный анонс о том, что молодая женщина была найдена разрезанной на куски, мои мысли невольно возвращаются к Максу, и я испытываю приступ тошноты и головокружения.

Надеюсь, вы верите мне, когда я говорю, что мысль, будто один человек может разрезать другого на части, наполняет меня отвращением, это просто не укладывается у меня в голове.

Макс говорил, что у него есть «подлинная фотография» мертвой голой женщины, лежащей в холодильнике. Не знаю, откуда она у него взялась.

Мне от всей души хотелось, чтобы Макс умер.

И все-таки иногда, погружаясь в «темные глубины своей души», я чувствую, что хотел бы пойти в ту избушку. Какая-то часть меня желала этого, хотела «потерять себя». Может быть, только «малодушие» помешало мне тогда пойти с Максом? А совсем не «мораль»?

Или это всего-навсего лишь представление, которое я устраиваю, чтобы помучить себя? Не знаю, но соблазн в этом есть.

Теперь, прочитав эти строки, вы вряд ли найдете меня человеком приятным. Когда несколько дней назад я уселся за письменный стол, то надеялся, что, прочитав это все, вы скажете: «Рагнар, как я вас понимаю. В вас нет ни тени дурного. Вас просто не поняли, а то, что кажется вам нездоровыми мыслями и порывами, на самом деле свойственно каждому смертному, просто большинство людей не хочет так глубоко задумываться и так тонко чувствовать, поэтому вас можно назвать своеобразным путешественником в темные глубины души».

Но когда я начинаю думать о том, что рассказываю, я понимаю: меня можно рассматривать только как человека убогого и инфантильного.

Или в ваши профессиональные обязанности входит обязательное условие не порицать человека?

Вы часто сталкиваетесь с подобным ходом мыслей у пациентов?

Встречались ли вы по долгу службы с «настоящими убийцами»?

Если да, то мне бы очень хотелось узнать, как они живут дальше со своей виной?

Про покупку собаки мы совершенно забыли и вспомнили только в середине августа, когда Элла с большим интересом читала объявления о домашних животных в «Дагенс нюхетер» и нашла там анонс с криком о помощи: некая женщина искала «друзей животных», которые позаботились бы о ее пяти дворняжках.

Мы решили съездить туда и посмотреть — главным образом, чтобы заняться чем-нибудь в эту невыносимую августовскую жару.

Автором объявления была эксцентричная пожилая дама, которая жила в заброшенной вилле в Альвике, а теперь собиралась «отчалить домой».

Нас подбросила туда Анчи, подруга Эллы (женщина, которая вообще-то казалась мне совершенно несносной, но она была единственным другом Эллы. Они любили смотреть вместе видео дома у Анчи в Мэлархёйдене; иногда, засидевшись допоздна, Элла оставалась у нее ночевать, и мне перепадало утро в одиночестве, которое приносило такое острое наслаждение, что я пугался, потому как знал: после такого находиться вместе в квартире будет еще тягостнее, я купался, наслаждаясь моментом, который был для меня «кульминацией всего дня» — проснуться очень рано, одному, позавтракать в тишине и покое, услышать, как за окном кричат первые чайки, словно ты находишься на вершине высокой скалы, далеко в море посреди спящего мира.

Теперь я снова могу предаваться этому удовольствию, если захочу; иногда я так и делаю, несмотря на свое запуганное состояние. Но запасы хлеба кончаются, и даже кофе придется «разделить на порции»; скоро придется идти в магазин).

Надо же было состряпать такие длиннющие скобки, а грамматика-то до чего путаная! Я так и слышу голос отца: «Рагнар, не позволяй перу нестись очертя голову вслед за твоими мыслями, так можно и про синтаксис позабыть».

«Папа, а синтаксис — это такая такса?»

Что-то я сегодня слишком развеселился.

Итак, мы с Эллой прошли по заброшенному саду в старый дом, где тошнотворная жара казалась невыносимой, вонь стояла ужасная, повсюду валялась какая-то дребедень, и во всем чувствовалось присутствие пяти мерзких уродливых дворняжек.

Элла и Анчи сразу застряли возле какой-то твари по имени Виф-Ваф; уродливой помеси белого пуделя и жесткошерстной таксы.

В голове у меня крутилась только одна мысль: поскорей бы уехать, это место и эти собаки вызвали у меня старые симптомы, я был сыт по горло домашними животными.

Когда мы вернулись домой, снова установилась напряженная атмосфера. Мы едва разговаривали друг с другом. Элла тотчас уселась за свои аппликации.

Ночью я лежал без сна и размышлял. Иногда на меня находит такое состояние, когда я начинаю расспрашивать самого себя, что со мной происходит. И вот я спросил себя, как и много раз прежде, разве я не конченый эгоист? И тотчас почувствовал наивное стремление стать «хорошим», великодушным, открытым, готовым к переменам! Надо отказаться от своих стереотипов, «принять мир» таким, каков он есть, перестать быть разборчивым, стать «человечнее», в конце концов. Хватит думать, хватит себя терзать. Я сказал себе в сотый раз, что должен «научиться любить». Мысль о злом начале внутри меня просто-напросто глупа, это инфантильная фантазия, разновидность самоедства; надо всего лишь позволить «добрым силам» выбраться из глубины души на поверхность, и я сразу стану таким же «жизнеспособным» и талантливым в любви, как все остальные люди.