У гаражей-"ракушек", припадая на ослабевшие задние лапы, неторопливо прогуливался старый Икар. Низко опустив к земле острую морду, он равнодушно обнюхивал клочок земли, не закованной в асфальт, — именно тот, на который они обычно ставили машину. Хозяина поблизости видно не было, скорее всего, он просто выпустил старика колли из подъезда, а сам ушел домой, прекрасно зная, что собака его слишком умна и опытна, чтобы на закате своих дней далеко уходить от дома.

Б. О. поставил машину прямо напротив подъезда. Они вернулись сюда забрать вещи, чтобы перебраться на старую, мамину квартиру. Б. О. по дороге от Филонова сказал, что ему не нравится это место, на старой квартире будет поспокойней. Бася равнодушно согласилась: переезд так переезд.

Побросав в большую дорожную сумку одежду и массу каких-то женских причиндалов в коробочках, баночках и пакетиках, она направилась в гостиную, где застала Б. О. за разглядыванием висевшего в простенке между окнами акварельного портрета.

— Это Митя рисовал, — пояснила она.

— Я догадался.

Портрет был исполнен в своеобразной эскизной манере: четко прописано только лицо, а все остальное — волосы, плечи, грудь, согнутая в локте рука —медленно таяло, впитываясь в фон, в муаровой ткани которого, если присмотреться, можно было различить зыбкие контуры крыльца.

— Это на даче?.. Что-то похожее я видел в компьютере. Еще тогда, когда просматривал каталоги на всякий случай.

— Я же тебе говорила, он очень много рисовал. — Бася присела на пуфик у зеркала, подперла щеку кулаком. — Это стало у него чем-то вроде рефлекса.

— Что именно?

— Он всегда держал под руками блокнот и, когда впадал в задумчивость, что-то набрасывал, почти бессознательно... Это многим людям свойственно — мне, например. Я часто ловлю себя на том, что за работой — когда сценарии читаю или пишу что-то — вечно рисую на полях. Рука сама выводит — просто по привычке. Так же и он. И даже у себя на работе, насколько я Знаю, он иногда делал эскизы: чей-то занятный жест, поворот лица, взгляд... В отличие от моих рожиц, это были нормальные портретные наброски. Многие он потом сканировал, как-то обрабатывал в компьютере. Ты же видел.

— Да. Там целая картинная галерея. Пошли, посмотрим еще разок.

Она последовала за Б. О. в кабинет. Он уже сидел перед монитором. Открыл перечень файлов, прогнал их сверху вниз.

— Что это за "вася"? — спросил он, вглядываясь в панель каталога. — Этих "васей" тут штук двадцать.

— Это я. Он часто меня рисовал.

— Понятно, — кивнул Б. О. и загрузил первый попавшийся файл sereg. На мониторе возник портрет узколицего человека с темными глубокими глазами — собственно, это был портрет глаз, остальные черты лица растворялись в зеленоватом фоне.

— Это Серегин. Его однокурсник. Они вместе начинали свое дело. Потом разбежались в разные стороны.

Б. О. ткнул курсором в очередной файл. На этот раз под стрелку курсора попало имя "gelf".

Миниатюрное женское лицо.

— Это же Сонька Гельфанд! Моя коллега. Маленькая такая женщина, на ребенка похожа. Да ты ее, кажется, видел у нас в мастерской.

— Было такое дело, — сказал Б. О., закрывая файл. — У твоего мужа был точный глаз. — Он запрокинул голову и какое-то время, не мигая, смотрел в потолок. — Так выходит, он именовал файлы по фамилиям персонажей?

Они молча посмотрели друг на друга.

— Вот именно, — кивнул Б. О. — Ну-ка, где тут у нас заветная буковка "F"? Вот он, зараза.

Курсорная стрелка упиралась в имя "filon".

— Покажи-ка этого парня, — попросила Бася.

Б. О. загрузил файл, на мониторе появилось лицо белокурого человека лет тридцати пяти, красивое, но в этом лице неуловимо, с изнанки, что ли, читалось что-то порочное... Да, вот в этих с излишней тщательностью прорисованных бровях, пушистых ресницах, в линии изогнутого мимолетным капризом рта. Иллюстрация была выполнена в типичной для автора манере — лицо как бы выплывало Из мягких пастельных тонов фона, в котором преобладал нежно-голубой цвет. На заднем плане смутно угадывался некий барьер, над которым, повиснув в воздухе, парили бутылки.

— Сцена в баре в голубых тонах, — заметил Б. О.

Бася, нахмурившись и сосредоточенно покусывая губу, о чем-то размышляла.

— Знаешь, — в конце концов произнесла она, — я помню, как-то раз Митька пришел домой в жутком настроении, просто свирепый.... Чертыхался, плевался... — Она умолкла и присмотрелась к лицу на мониторе. — Да! Конечно! Тут же ринулся в ванну, долго плескался, потом дернул с ходу пару рюмок. И рассказал, что было у него какое-то чисто деловое свидание, то ли в ресторане, то ли в баре, а оказалось, что это бар для педиков...

— Ну, если господин Филонов педик, то это его трудности. — Широко раскинув руки, Б. О. потянулся. — Впрочем, теперь, похоже, и наши тоже.

Он встал, прошел к рабочему столу, уселся в кресло, подвинул к себе круглое настольное зеркальце в серебряной оправе и на малахитовой подставке, округлил губы, картинно приподнял бровь, кокетливо повел плечом и, заметно возвысив тембр голоса, обратился к своему отражению:

— Хо-хо?

Полюбовавшись собой — в ходе этого любования Б. О. делал слащавые ужимки, — испустил глубокий вздох, отрицательно мотнул головой и хрипло проговорил:

— Нет. Не годится. Маловато будет, однако... Бася, у тебя как обстоят дела с искусством макияжа?

— Чего-о-о? — подозрительно протянула она.

— Ну, там брови подвести, ресницы подкрасить. Губы опять же. Нос напудрить...

— Кому?

— Как — кому? — улыбнулся он. — Мне.

— Ты спятил, — сокрушенно покачала она головой.

— Надо же соответствовать антуражу, — и ткнул пальцем в голубой фон на мониторе.

— Ты хочешь сказать, мы идем в гости к педерастам?

— Вот именно.

Глядя в потолок, он начал загибать пальцы.

— Значит, так... Мне нужны... Голубые джинсы в обтяжку. Белая майка. Белые туфли. — Он задумался. — И какое-нибудь лекарственное средство от рвоты.

— И прокладки "кэфри", — вставила она.

— Это еще на кой черт?

— Чтобы почувствовать сухость и комфорт.

— Что?

— Дорогой, — искренне изумилась она. — Неужели у тебя еще ни разу не было менструации?

— Укачало? — спросила она, поглядывая на Б. О., который сидел справа с закрытыми глазами и судорожно сглатывал слюну.

— Я же просил тебя захватить что-нибудь противорвотное, — выдавил он из себя и поерзал в кресле, словно хотел выползти, как змея из зудящей кожи, из этих тесных голубых джинсов, светлой майки с низким, до локтя, рукавом, белых матерчатых туфель на плоской подошве, а заодно вылезти из макияжа, которым Бася украсила его лицо.

— Кажется, тебе там не очень понравилось, — предположила она, медленно объезжая красную "мазду", припаркованную у входа в подвал, куда полчаса назад погружался Б. О., прощально, с чувством обреченности помахав ей рукой.

Получаса ему в этом кабачке вполне хватило.

— Отчего же, — возразил Б. О., понемногу приходя в себя. — Там очень мило. Хотя и влетает в копеечку.

Прорваться в это тихое и тайное, как конспиративная явка, заведение оказалось непросто. Спустившись по лестнице, он долго нажимал кнопку звонка, пока наконец тяжелая дверь не приоткрылась и в проеме не показался массивный человек в черном костюме.

Он стоял нерушимо, как скала, широко расставив ноги и сложив огромные ладони ниже пояса, отчего походил на борца сумо, приглашенного подежурить в футбольной "стенке". Маленькие заплывшие глаза смотрели на посетителя так, словно от него требовался условный пароль.

Пароль в пятьдесят долларов произвел должное впечатление, преодолев секундное сомнение, охранник отступил в сторону:

— Черт с тобой, иди. Но только потому, что еще не вечер. В другой раз без клубной карточки можешь не беспокоиться, это закрытое заведение.