По пути мы встретились с английскими и французскими парнями в солдатском обмундировании. Они шли по направлению к Лауенбургу. Шли, помахивая тросточками, как по бульвару. Без всякого конвоя.

— Куда, камрады, путь держите? — спросили мы у них.

— Домой, домой! — весело ответили они. Фельдфебель с остервенением сосал свою трубку. Мюллер явно завидовал английским и французским парням. От зависти у него даже слюнки текли.

Недалеко от Лауенбурга какие-то оборванные люди рыли окопы. Через такие окопы и курица перепрыгнула бы без труда. А немцы, как видно, считали, что они задержат… вражеские танки! Что и говорить, насмешили!..

Школа нижних эсэсовских чинов была расположена в трех километрах от Лауенбурга. С ней мы связывали самые светлые надежды. Казалось, наступает конец дороги.

Возница выбросил все наши пожитки у забора и уехал. Мюллер оставил нас со скарбом под дождем и ушел разыскивать начальство нашего будущего лагеря. Ушел и запропастился. Через, час он, наконец, вернулся и заявил, что никакого лагеря и в помине нет. Нет и не будет. Школу нижних чинов СС закрыли и превратили в училище латышей-юнкеров под руководством немецкого фельдфебеля-эсэсовца.

Мимо нас во двор юнкерского питомника то и дело въезжали грузовики, легковые машины, подводы, детские коляски: немецкие граждане, штатские и военные, прятали свое имущество. Видно, все они приехали издалека, из разных провинций Гданьской области. Наводнение беженцев рассеяло все наши сомнения: для нас, заключенных, тут места не будет.

Чтобы самому не мокнуть под дождем, Мюллер загнал нас в караулку, где под присмотром немца-фельдфебеля дежурили юнцы-латыши в эсэсовских мундирах. Латыши смотрели на нас, как на матерых бандитов. Они даже больным не предложили сесть. Часовые следили, чтобы мы ничего не сперли. Только часа через два, когда они убедились, что мы не разбойники, что в нашем лагере находились многие видные общественные деятели Латвии, они от удивления разинули рты, предложили сесть и даже угостили кофе.

В сумерках появился и сам Мюллер. Он где-то все время околачивался.

— Ну, — бодро изрек он, — положение прояснилось. Места для нас тут не заготовили. Наша колонна сюда не зайдет и отправится прямо в Лауенбург. Мы последуем за ней.

— Но, господин шарфюрер. — воскликнули мы с Витасом, — мы не можем идти, мы больны, кроме того, у нас во рту маковой росинки не было!

— Пустяки! Марш! Завтра поедите. Марш, марш!

— Что же, господин шарфюрер, — молили мы — будет с нашими мешками? Это собственность наших товарищей. В них все их имущество, доставленное сюда с таким трудом!

— Черт с ними! Вся Германия катится в тартарары и то ее никто не жалеет. А вы нюни распустили из-за каких-то вонючих баулов. Марш, марш!

— Господин шарфюрер, учтите, здесь имеется и мешок начальника колонны. Не пропадать же ему, — пытался я спасти положение.

— О, мешок Маргольца? Возьмите и несите — приказал Мюллер.

Осыпая Мюллера всеми известными и неизвестными ругательствами, мы взвалили на спины свои мешки. Скарб наших коллег остался лежать у забора под дождем. Но проклятый болтун Мюллер заставил меня взять и нести узел палача Маргольца.

Идти было невыносимо трудно. Мне — с двойной ношей, а Витаутасу с температурой сорок. И все же он был крепче меня. Витаутас еще помогал мне нести узел Маргольца.

Мы едва плелись и проклинали болтуна Мюллера. Чтоб он сдох. А ему и горя мало. Только и слышно: «Марш-марш-марш!»

— Пшел ты к черту! — чаша моего терпения переполнилась.

— Что? Что ты сказал? — удивился Мюллер.

— Пшел к черту! — еще раз объяснил ему Витаутас.

— Хо-хо-хо! — захохотал Мюллер. — Зачем к черту? Скоро будет Лауенбург.

В Лауенбурге остановив первого попавшегося гражданина Мюллер сказал:

— Я, знаете ли, веду каторжников из Штутгофа. Они славные люди. Не воруют и не режут. Черт знает, за что они попали в лагерь. Вы может быть, видели колонну, пришедшую из Штутгофа?

Гражданин пожал плечами. Он ничего не видел. Находчивый Мюллер не растерялся. Он остановил бабу и пропел ей то же самое:

— Я, видите ли, веду каторжников из Штутгофа. Они славные люди. Не воруют и не режут. Черт знает, за что их упрятали в лагерь. Вы ненароком не заметили пришедшую из Штутгофа колонну заключенных?

И баба пожала плечами.

Мюллер бегал по городу. То он останавливал бабу, то какого-нибудь полицейского, то праздного зеваку, каждому он болтал одно и то же.

Любому встречному и поперечному фельдфебель обязательно рассказывал всю нашу подноготную. Он подолгу выламывался перед какой-нибудь бабенкой, размахивал руками у нее под носом и божился, что он старый солдат и что все будет в порядке.

Мы же, согнувшись под ношей, стояли и ждали, пока проклятый болтун Мюллер не выговорится. Он, должно быть, думал что мы очень довольны: он, мол, создает нам рекламу, чего же еще. Каждого уверяет, что мы не воры и не головорезы!

— Повел бы ты лучше нас в тюрьму или в полицию! — орал на него выведенный из терпения Витаутас. — С таким дурнем толку не добьешься.

— Куда? В полицию? Извольте. Я и сам думал в полицию. Марш-марш в полицию, марш!

Но по пути в полицию Мюллер снова задержал какую-то бабу и снова заладил:

— Я, знаете ли, веду двух каторжников. Из Штутгофа. Они сла-а-вные парни. Не воры и не головорезы. Черт знает, за что их посадили в лагерь. Я, знаете ли, поехал с ними на телеге, а вся колонна пошла пешим ходом. Куда она ушла, черт знает. А я, ей богу, не знаю. Не скажешь ли, милая, где тут находится полицейский участок?

Баба указала дорогу. Но Мюллер был не простак. Он ей не поверил и, встретив другую горожанку, принялся за свое:

— Я, знаете, веду двух каторжников из Штутгофа. Они сла-а-вные люди. Не воры и не голово-о…

— Ах ты, боже мой, боже, когда же ты, наконец, заткнешься, сатана проклятый?

Поклявшись каждому в полицейском управлении, что мы не воры и не головорезы, Мюллер пристал к секретарю. Он с ним проговорил около получаса и, торжествующий, вернулся обратно.

— Наша колонна ушла в РАД — трудовой лагерь рейха, недалеко от деревни Годдентов. Надо и нам идти в лагерь. Марш, марш туда!

— Куда? — спросили мы удивленно.

— Недалеко, всего восемь-десять километров от города.

— Провались ты сквозь землю, я отсюда не уйду, — выругался Витаутас и растянулся вдоль коридора. Поперек он лечь не мог. Рост не позволял.

Рядом с Витаутасом примостился я.

Мюллер топтался вокруг нас и без передышки бормотал:

— Марш-марш, марш…

Правда, сам он не видел особой необходимости двигаться дальше.

— Не пойдем мы отсюда никуда. Делай что хочешь.

— Эй вы, ну-ка марш, марш-марш!

— Свинья — ответил ему Витаутас и отвернулся к стене. Мюллер не был в состоянии справиться с нами своими силами. Он вызвал подкрепление. На помощь проклятому болтуну пришел секретарь полицейского участка, старый толстый немец.

— Уйдите, тут вам оставаться нельзя — беззлобно сказал он.

— Куда же мы пойдем? — закричали мы. — Идти не можем, больны. Если в участке запрещено ночевать, посадите нас в тюрьму.

— Но и в тюрьму я не могу вас посадить!

— Тогда поступайте, как знаете… Мы отсюда ни шагу. Или обеспечьте нас телегой. Может быть, доедем.

— С большим удовольствием дал бы, но у меня ее нет. Никакого вида транспорта нет. Немецких женщин и детей эвакуировать не на чем, а вас тем более.

— Раздобудьте из-под земли, на то вы и полиция. Из Литвы вы нас смогли сюда притащить, а теперь вдруг не можете…

— Не я вас притащил. Я не виноват.

— А мы чем виноваты?.. Стоит нам выйти из города, и мы замертво свалимся. Мюллер нас пристрелит. (Мы даже не величали его теперь фельдфебелем.) На кой черт нам мучиться идти, когда он может отправить нас к праотцам без пересадки, тут же на месте? Стреляй Мюллер, гром тебя разрази, стреляй! Живо!

— Хо-хо-хо — заржал Мюллер. — Нашли стрелка. Когда я в вас стрелял?