— Да плохо я их понимаю… — развел руками Зыков. — Так, по-немецки с пятого на десятое и они, и я. Вроде бы забирают их отсюда. Опять служить к Муссолини. Чертовщина какая-то творится у них в Италии — не поймешь. Половину союзники освободили, а половина страны — у фашистов.

— Повезло этим «альпино», — сказал старшина. — Тут бы им всем капут.

Он хотел добавить: «Как и нам тоже», да вовремя сдержался. Незачем понапрасну пугать, тревожить парня.

— Ты главное, главное выкладывай! (Егор, конечно, видел, что Ванюшка наслушался чего-то хорошего, важного — не зря же взбудораженный прибежал, сияющий, как пасхальный самовар).

— Наши наступают, дядя Егор! — радостно шепнул Зыков. — В Белоруссии немцев начисто расколошматили. Итальянцы говорят: Белоруссия — Сталинград! Во как, понял?

— Ну-ну! — сразу оживился, повеселел Савушкин. — Молодец, Ванюха, ухо у тебя вострое! Что еще?

— Да тут я говорил с ребятами… Из третьего барака, — замялся Ванюшка. — Дело такое, секретное… Ну, в общем, сказали мне, что, дескать, здесь, в лагере, существует БСВ — «братство советских военнопленных». Подпольное. Надо, говорят, держаться всем вместе…

Старшина сразу насупился, сердито сунул в рот соломинку, с минуту жевал, багровея гневом.

— Ты все-таки ослушался, не выполнил мой приказ?! Я же предупреждал: никаких связей ни с кем, никаких разговоров! Ты что, хочешь меня и всю десятку под автоматы подвести? Кто тебе, дурак, давал право?

— Я же только от себя лично, дядя Егор…

— И за себя не можешь! Я что говорил? Какое нам дело до подпольной организации, даже ежели она я есть? Чем больше людей, тем легче их расколупать. Соображаешь, дурень?

— Так точно…

Долго в ту ночь не мог уснуть старшина, растревожил его этот желторотый непоседа Зыков… Конечно, может, оно и не совсем сходится, даже совсем не сходится с тем, чему он раньше учил свой фронтовой взвод: один — за всех, все — за одного, но тут ведь, в лагере, обстановка не та. Совершенно другая обстановка. Верно, человек потому а есть человек, что жизнь его даже вон в тайге и то не в одиночку — через других людей проходит. Человек — это когда рядом другие, такие же, как он. А откажешься — и потянет тебя на четвереньки, по-звериному. Так ведь заставляют отказаться, как того, плешивого, который сек прутом товарища на аппельплацу, как многие другие, делающие то же самое в бригадах почти ежедневно. Выбора-то нет: или — или, А матушка-земля, она всех держит: и праведных, и грешных…

8

Тыловая база расположена была на отшибе, у лесной опушки, в каком-то странно хаотичном поселке с несколькими кирпичными домиками над оврагом и со старыми складскими лабазами в центре — приземистые, толстостенные, они виделись издали громадной подковой. Всюду тут суетились интенданты-тыловики — у лабазов сгружали мешки, ящики, бочки; сновали на мотоциклах регулировщики со свернутыми флажками за голенищами кирзовых сапог, а в глубине «подковы» сушилось на веревках множество солдатского белья (очевидно, дислокация какой-нибудь банно-прачечной роты).

У выездных ворот старший лейтенант Полторанин отпустил «додж», предъявил документы. Его сориентировали: нужная ему «топографическая группа» находится за углом, в ближнем домике (с петухом на печной трубе).

Он немножко недоумевал: отчего это, из каких соображений начальство решило разместить рейдовую разведгруппу здесь, в тыловом муравейнике, напичканном полувоенным людом, да и вообще открытом, по сути, для каждого постороннего взгляда? Ведь более подходящим мог стать какой-нибудь глухой кордон или заброшенная ферма.

Впрочем, как знать… Может, здесь-то как раз и удобное: не зря же говорят, что человек заметнее не в толпе, а в чистом поло. Наверно, майор Матюхнн додумался, а уж он мужик тертый, в чекистах с двадцатых годов.

Полторанин шел широким двором, заросшим муравой, зорко поглядывая по сторонам, по привычке все схватывая и оценивая одновременно. Складские запахи на миг напомнили ему площадь у черемшанского сельмага. Там вечерами, когда завозили товар, пахло тоже так вот остро и возбуждающе: селедочными бочками, печеным хлебом и новой рогожной мешковиной.

Подходя к домику, замедлил шаг — что-то интуитивно насторожило его. Напротив, метрах в пятидесяти, у распахнутых настежь складских ворот, трое парней сноровисто и бойко, играя кулями, разгружали бортовой «зис», таскали крупу или сахар. Ничего особенного, если не считать живописного внешнего вида грузчиков: двое были в старых немецких френчах, а третий — высокий, курчавый — в расшитой украинской рубахе. Полторанин перевел взгляд на раскрытые окна домика (там было пусто!) и сразу догадался: цивильные грузчики не кто иные, как «работники топографической группы», то есть его собственные подчиненные! (Матюхин предупредил: ребята присланы из партизанского резерва, одеты кто во что горазд). Интересно, для чего они подрядились в грузчики: провианту подзаработать или просто так разохотились помочь по доброй воле?

Поравнявшись с окном, старший лейтенант сразу вскипел от негодования: в пустой комнате был полнейший ералаш, а главное— на койках в беспорядке валялось оружие! Ничего себе разведчики-диверсанты! И с этими ротозеями ему предстоит идти во вражеский тыл?!

В следующее мгновение Полторанин пружинисто оттолкнулся к, перемахнув подоконник, впрыгнул в комнату. Быстро стал собирать полевые сумки, трофейные шмайсеры в одну кучу: сейчас он все это соберет в одеяло — и за печку! А потом вызовет сюда расхристанных шалопаев-«топографов» (ишь ты, обрадовались левому приработку, даже личное оружие побросали!). Черт бы их побрал этих «лесных братьев», навязал их на голову майор Матюхин!..

— Ни с места! Бросить оружие!

Полторанин вздрогнул от неожиданного окрика, обернулся. У порога, вскинув парабеллум, стояла щуплая черноволосая девушка. Черт возьми, да ведь это пигалица-прачка, которую он мельком видел в кухонном окне! Она там что-то стирала в корыте, и Полторанин даже не счел нужным принять ее во внимание.

— Бросьте оружие! — повторила девушка и, услыхав, как он, скорее машинально, чем умышленно, передернул затвор автомата, добавила с усмешкой: — Оно не заряжено, не старайтесь.

Бросив на постель автомат, старший лейтенант с интересом оглядел девушку. Вспомнил, что, увидав ее через окно, чему-то удивился. Чему же? Да, конечно, этой мальчишеской стрижке. Еще подумал: не паренек ли это стирает? Жаль, в спешке забыл Полторанин о святом разведческом принципе: если что-то удивило — присмотрись, насторожись… Сейчас его удивляло другое: как она крепко держала увесистый парабеллум худенькой, тоненькой в запястье рукой. Видать, девчушка сильная…

— Как вы здесь оказались? — насмешливо спросила она.

— Да вот шел мимо. Случайно. Гляжу — оружие…

— И случайно прыгнули в окно?

— Ага, случайно! — рассмеялся Полторанин.

Она ему нравилась, эта глазастая цыганочка в солдатской гимнастерке. Нравилась ее улыбка — строгая и теплая одновременно — и то, как она стоит: чуть откинувшись назад, словно стараясь хрупким телом уравновесить тяжелый револьвер, Будто на какой-нибудь дуэли.

— Да уберите вы свою пушку, — сказал Полторанин. — Что я вам, шпион или жулик? Могу предъявить документы.

Девушка все с той же загадочной улыбкой сунула за пояс, под передник, парабеллум, шагнула в комнату:

— Документов не надо. Я и так знаю, что вы старший лейтенант Белый, наш командир. Ведь нам звонили, предупредили, что вы выехали сюда. А приметы ваши мы и раньше знали.

— Ничего себе, подготовились к встрече! — Полторанин показал на разбросанное оружие. — За это вас всех пороть надо, разгильдяев.

Девушка собралась что-то ответить в оправдание, но, взглянув в окно, испуганно схватила Полторанина за рукав, потянула к двери:

— Идемте быстрее отсюда! Идемте, я вам все объясню.

На кухне она как-то по-новому — без улыбки и очень серьезно — оглядела Полторанина, произнесла медленно и с непонятной интонацией, не то смущенно, не то сожалеюще: