Ольшевский тут ему вопрос: «А рабочие фабрики согласны с тем, что это он сам, своим трудом нажил капитал? Был бы у вас, господин Фишеров, капитал, работай вы на своей фабрике один, без рабочих?»

В общем досталось Фишерову на орехи. «Политбой», как мы называем такие разговоры с американцами, закончился полным разгромом противника.

14 февраля. Новый начальник лагеря открыто проявляет свое враждебное отношение к русским. Глядя на начальство, изменили к нам отношение и другие американские офицеры. Фишеров больше не приходит играть в шахматы. Начальник лагеря боится нашего общения с американскими солдатами, нашего влияния. Он даже запретил своим солдатам петь советские песни. Но солдаты все-таки поют. Особенно хорошо у них получаются «Москва моя» и «Катюша».

25 февраля. Сегодня я был свидетелем такой сцены, что до сих пор не могу прийти в себя.

Мы были в бане. Мы и «белые» американцы. Баня у нас небольшая, приходится долго ждать, пока подойдет очередь мыться. День был теплый, мы ждали своей очереди на улице. Американцы от нечего делать играли в кости. К ним подошел негр — шофер с машины, на которой мы приехали. Он стал играть с сержантом, рыжим верзилой. Негру везло, он выигрывал раз за разом; рыжий спустил все свои наличные деньги, часы, а потом и серебряный портсигар. Американцы и наши, окружив играющих, весело гоготали, «подзуживали» рыжего. Негр тоже добродушно смеялся. Желая, видимо, подшутить над своим «противником», он вытащил из кармана выигранный портсигар и со смехом протянул рыжему: «На, закури, сержант… Из такого портсигара одно удовольствие закурить!» Рыжий, вспыхнув, выхватил пистолет и разрядил его в лицо негра.

Все это было так неожиданно, что мы растерялись, недоуменно смотрели друг на друга и на окровавленного, неподвижно лежавшего на земле негра.

Из бани вышел капрал. Взглянув на убитого негра, сердито спросил:

— Что тут произошло? Кто это его?

— Я! — ответил рыжий. — Вздумал надо мной смеяться, черная скотина!

— Так что же он тут валяется? Бросьте его в машину!

Я смотрел на американцев и ничего не понимал. Они были спокойны, беседовали между собой, словно ничего не случилось. Двое солдат продолжали играть в кости.

Через несколько минут дежурный подал команду заходить в баню. Мой приятель Ричард окликнул рыжего, который стоял в стороне, у машины, и солдаты гурьбой, с шутками пошли мыться.

1 марта. Наши отношения с американцами осложняются. Начальник лагеря приказал перевести нас на «русскую кухню»— кормят одной кашей. Дядькин заявил американскому начальству решительный протест. Из Советской военной миссии получен приказ немедленно снять бригаду с охраны лагеря и отказаться от американских «услуг».

Идут разговоры, что нас вот-вот отправят на Родину. Скорей бы!

«Мы знаем друг друга…»

К Шукшину приехал представитель Общества советско-бельгийской дружбы. Моложавый, необычайно подвижный, с веселым, хитроватым прищуром быстрых глаз, он сразу перешел на дружеский гон.

— Меня зовут Жорж… Так и называйте меня, камерад, — Жорж… Мы ведь с вами друзья! — Бельгиец неплохо говорил по-русски. Он был научным работником, считался в Брюсселе лучшим знатоком русской литературы. Жоржа Шукшин видел впервые, но много слышал о нем от своих бельгийских друзей: Жорж геройски сражался с фашистами, командовал отрядом.

От имени Общества Жорж попросил Шукшина и начальника штаба бригады Воронкова, работавшего теперь в миссии, вместе с ним выехать в Гент.

— Они там устраивают собрание в честь Красной Армии и просят, чтобы приехали русские партизаны. Вы не пожалеете, что посетите Гент, уверяю вас. Это замечательный город, там есть что посмотреть…

Шукшин и Воронков не пожалели о том, что поехали в Гент. Но не красота этого действительно прекрасного, древнего города покорила сердца русских партизан, а его люди…

Собрание состоялось в городской ратуше, помещавшейся в большом старинном здании, напоминавшем своими высокими башнями рыцарский замок.

Миновав величественную колоннаду, Шукшин и Воронков, сопровождаемые Жоржем, оказались на широкой мраморной лестнице, которая вела наверх. По обеим сторонам лестницы, через ступень, стояли стражи: неподвижные, словно статуи, со строгими застывшими лицами, в старинных фламандских костюмах, сверкавших золотом.

Как только они поднялись на второй этаж, стражи молча, торжественно распахнули перед ними огромные, как ворота, сводчатые дубовые двери. Несколько метров по коридору — и снова двери-ворота. Они бесшумно, медленно раздвигаются, и гости оказываются в громадном зале, наполненном народом. Посередине зала — широкий проход, устланный красным ковром. Слева и справа стеною стоят люди. Две сплошные цепочки жандармов отгораживают их от прохода.

Шукшин и Воронков идут через весь зал к высокой, покрытой коврами площадке. В глубине площадки виден массивный, отливающий бронзой постамент, на котором лежит необыкновенной величины книга. По обеим сторонам постамента застыли стражи.

Когда Шукшин и Воронков приблизились к площадке, навстречу им вышел маленький, сухонький старичок в длинном черном фраке — бургомистр города Гента. Он пригласил гостей подняться на возвышение.

— Дамы и господа, — обратился бургомистр к публике, — русские офицеры, командиры русских партизан, оказали нам большую честь, приехав в наш город на это собрание. Я с удовольствием предоставляю слово господину Шукшину.

Шукшин почтительно поклонился бургомистру, собираясь с мыслями, медленным взглядом обвел притихший зал. Он не думал, что здесь все будет так торжественно. Ему много раз приходилось выступать на митингах — только вчера они ездили с Воронковым в крупнейший промышленный центр Бельгии Шерлеруа. Но там он выступал на площади, перед рабочими, а здесь… Слева от площадки, образуя четкий квадрат, стоят офицеры бельгийской, английской и американской армий, среди них два генерала. Впереди — вся знать города, высшие чиновники, у многих на фраках поблескивают ордена. Присутствуют в зале и простые горожане, но они стоят там, дальше, Шукшину их не видно.

Рядом встал Жорж, выполнявший обязанности переводчика. Шукшин начал говорить. Сначала его речь была вялой, он с трудом находил нужные слова, но скоро голос его окреп. Он рассказывал о своей стране, ее достижениях, об истоках великого мужества советского народа.

— Я горжусь тем, что мне и моим товарищам — русским солдатам — довелось сражаться против ненавистного фашизма рядом с бельгийскими патриотами, рядом с от важными бельгийскими патриотами, — сказал Шукшин в заключение своей речи. — Наша дружба, русских и бельгийцев, скреплена кровью. Это крепкая дружба! Никакие козни врагов не смогут ее подорвать… Пусть будет, друзья, наша дружба нерушимой и вечной!

В зале вспыхнули аплодисменты, в задних рядах раздались возгласы: «Виват!», «Ура!», «Виват!», «Русским виват!»

Бургомистру подали открытую черную коробку. В ней» сверкая позолотой, лежала памятная медаль города Гента «Бургомистр, заметно волнуясь, взял тяжелую медаль и подал ее Шукшину.

— Я вручаю эту медаль от всего сердца… Я преклоняюсь перед русским человеком!

Шукшин пожал протянутую ему руку, а потом порывисто, по-русски горячо обнял, поцеловал старика.

Зал загудел от бурного восторга, от аплодисментов. Когда шум утих, бургомистр, взяв Шукшина и Воронкова под руки, подвел к пьедесталу, на котором лежала огромная книга в богатом кожаном переплете.

— Это Золотая книга города Гента, — сказал бургомистр. — В этой книге расписываются самые почетные гости города. Прошу вас, господа…

За сотню лет в книге было исписано только несколько страниц. «Здесь расписывались короли, премьер-министры, графы и князья, а теперь распишется русский партизан, — подумал Шукшин, вглядываясь в надписи, сделанные на самых различных языках. — Но что же пишут в таких случаях?» Минуту подумав, он написал: «Я был в славное городе Генте. Меня, представителя русского народа, здесь приняли с почетом и любовью. Я желаю бельгийскому народу мира и процветания. Русский партизан Константин Шукшин».