Глава 14

В течение ночи мы спокойно шли подо льдами на глубине шестидесяти метров со скоростью шестнадцать узлов. Я всю ночь проспал как убитый и проснулся только утром, перед завтраком. Была суббота, 16 августа. Мы уже шесть дней находились под паковыми льдами.

Решив вернуться к хребту Ломоносова, чтобы более детально обследовать его, мы взяли курс через полярный бассейн на точку севернее Гренландии, где хотели пересечь огромную подводную горную цепь. Затем мы рассчитывали снова вернуться к полюсу, пройдя над хребтом еще раз.

На пути к хребту Ломоносова мы по-прежнему намеревались использовать любую возможность, чтобы всплывать на поверхность. Отработка всплытия оставалась основной нашей задачей. Но так как с целью научных исследований нам предстояло пройти много миль, мы не хотели уменьшать скорость для тщательных поисков участков чистой воды. Я рассчитывал, что даже при скорости шестнадцать узлов мы в состоянии обнаружить случайно встреченную полынью, если вахтенный офицер будет внимательно следить за показаниями эхоледомера. Заметив разводье, он немедленно развернет корабль на обратный курс. Уменьшив скорость, он будет иметь полную возможность снова пройти под замеченным разводьем и подробнее рассмотреть его.

Вскоре после завтрака «Скейт» резко накренился на правый борт, что бывает при очень резком повороте на большой скорости. Сидя у себя в каюте, я едва не упал со стула и решил, что произошло что-нибудь неладное. Не обнаружен ли впереди по курсу айсберг? Вдруг так же неожиданно корабль повалился на другой борт. Теперь я вспомнил, что мы установили новый порядок определения размеров полыньи. Я поспешил в центральный пост.

На вахте стоял Билл Коухилл. Его явно забавляли эти дикие повороты и вызванный ими переполох.

— Полоса чистой воды! — радостно сообщил он. — Надеюсь, мы ее сейчас снова отыщем.

Через несколько минут «Скейт», сбавив ход, двигался со скоростью три узла, что давало возможность внимательно просмотреть тот же район, который он прошел со скоростью шестнадцать узлов.

— Вот она, полынья, — доложил Уитмен от эхоледомера.

Мы шли под той же полыньей. После нанесения ее формы и размеров на карту мы начали всплывать. Накопленный опыт позволил нам всплыть, в пятый раз за эту неделю, с удивительной легкостью и точностью.

Я поднялся на мостик посмотреть, какая летом в Арктике погода: влажный прохладный воздух, температура немного выше нуля, слабый ветер, небо покрыто тонким слоем серых облаков. Мы надули резиновую шлюпку и отправили ученых на лед брать образцы для исследования.

Тем временем Уитмен и Лафон взяли пробы воды на различной глубине. На глубинах от трех с половиной до пяти с половиной метров вода в полынье оказалась довольно пресной и теплой, чего мы не ожидали. Затем наблюдался резкий переход к более соленой и холодной воде. Между этими двумя слоями большая разница в плотности. Предмет, который утонет в легкой теплой и пресной воде, будет плавать в следующем слое, где вода тяжелая и холодная. Если смотреть вниз, то нетрудно заметить маленьких белых арктических креветок, медленно плавающих на поверхности холодного слоя воды. Прозрачность воды изумительная. Креветки видны так отчетливо, как будто они плавают в воздухе.

Слой пресной воды образуется от таяния льдов по краям полыньи. Таким образом, его толщина служит показателем «возраста» полыньи. Толщина слоя в этой полынье была около четырех с половиной метров, так что она образовалась, вероятно, несколько недель назад. Сглаженная, тупая кромка льда в полынье подтверждала это предположение.

Уитмен рассказал нам, что слой пресной воды в полынье нередко доставлял неприятности эскимосам и первым исследователям Арктики. Подстреленный тюлень иногда неожиданно начинал тонуть. Бывали случаи, когда опустившись метров на десять-пятнадцать в пресной воде, тюлень продолжал плавать в холодной воде, как будто издеваясь над голодными охотниками, которые не могли уже его достать.

Уолт добавил, что эскимосы иногда, чтобы удержать свою добычу, прикрепляют к гарпуну шкуру, которая плавает на поверхности.

Тут-то я и вспомнил удивившее меня явление, которое наблюдал во время двух или трех всплытий корабля, когда я дольше обычного держал перископ поднятым. Как только головка перископа достигала слоя пресной воды, видимость становилась хуже. Я не мог понять, почему это происходит, пока не догадался, что причиной всему маленькие живые организмы, плавающие в воде. Это странное явление привлекло в свое время внимание Нансена. Он обнаружил, что в летнее время морские водоросли, растущие в верхних слоях полыньи, опускаются на дно этого слоя. Эти водоросли и затемняют перископ. Возможно, что они привлекают к полыньям креветок, которых пожирают тюлени. За тюленями охотятся белые медведи, а за медведями — люди.

Я беседовал на мостике с Уитменом и Лафоном, как вдруг наш разговор был неожиданно прерван какой-то суматохой в носовом торпедном отсеке.

— Убирай его отсюда! Сейчас же убирай! — кричал человек, которого не было видно. — Меня не интересует, что ты с ним будешь делать, но чтобы здесь его не было!

Это был голос Рэя Эйтена. Вскоре из люка показалось смеющееся лицо Джона Медальи. Он держал в руках пакет с мясом полярного медведя, которое нам подарили накануне.

— Мы пытались заставить Эйтена поджарить это мясо, — хихикал Медалья, — а он, взглянув на него, прогнал нас из камбуза. Больше того, он велел немедленно убрать его из холодильника.

Медалья положил пакет на палубу и открыл его. Испуская неприятный запах, оттуда выкатился большой кусок жирного мяса.

— Сейчас, разумеется, мы можем не есть это мясо, — ободряюще сказал Уитмен, — но это хорошая пища, если вы голодны.

— Надеюсь, я никогда не буду настолько голоден, — сказал Медалья и выкинул мясо за борт.

Оно погрузилось на четыре с половиной метра и повисло в плотном слое воды, как в воздухе.

— Посмотрите! — воскликнул Медалья. — Даже океан не желает принимать его.

Незадолго до ужина мы погрузились и продолжали свой путь, надеясь в течение ночи пересечь хребет Ломоносова. Около одиннадцати часов вечера Арт Моллой, наш специалист по изучению дна океана, пригласил меня в центральный пост.

— Мы подходим к хребту Ломоносова, — сказал он, показывая на рекордер эхолота.

На широкой двигающейся бумажной ленте появились очертания подошвы хребта Ломоносова. Лодка приближалась к нему со скоростью шестнадцать узлов. За час мы пересекли эту горную цепь и снова легли на курс к полюсу.

Всю ночь и следующее утро мы шли вдоль хребта на север зигзагообразными курсами. Перо рекордера эхолота еще раз вычертило профиль высоко поднимающихся утесов и причудливых долин, над которыми мы проходили.

Хребет Ломоносова подходит близко к полюсу, а затем начинает постепенно отклоняться влево и проходит в шестидесяти милях от него в сторону Аляски. Так как нам хотелось еще раз посетить полюс для проверки показаний некоторых наших приборов, в воскресенье после полудня мы оставили хребет и взяли курс на Северный полюс. Вспоминая, как трудно было найти подходящее место для всплытия в наиболее близкой к полюсу точке в прошлый вторник, мы не спеша, двенадцатиузловой скоростью продвигались вперед, тщательно высматривая хорошую полынью, где можно было бы повторить попытку всплыть.

К двум часам дня мы находились в пятидесяти милях от полюса. Нам встретилось несколько полыней, но все они были слишком малы. Наконец мы все же решились всплыть в одной из них и, нанеся на карту ее формы и размеры, застопорили машины. Подняв перископ, я увидел вокруг «Скейта» темные, глубоко свисающие вниз зловещие торосы тяжелого льда. Почему на подходах к полюсу мы встречаемся с такой картиной?

Решив попытаться выбрать более удачную позицию, мы медленно и осторожно поднимались в ледяном ущелье. Как легко это делать в одних случаях — и скольких волнений это стоит в других! Когда «Скейт» начал всплывать, лед стал подступать к нам все ближе и ближе. Я вопросительно посмотрел на Николсона, но он уверил меня, что, судя по показаниям приборов, опасаться нечего.