Вудфорд был весьма порядочным человеком, время от времени он посылал беднякам продукты и вел безупречно добродетельную жизнь. Однако в его многолетних дневниковых записях нет ни строчки, в которой говорилось бы о содержании проповедей или какой-то особой привязанности к прихожанам, если не считать радости, которую он испытывал, когда кто-то из них приглашал его на обед. Трудно сказать, являлся ли Вудфорд типичным представителем духовенства того времени, но, во всяком случае, он хотя бы отчасти отражал то, что имело место быть.

Каким человеком был мистер Маршем, история умалчивает. Он словно нарочно задался целью оставить по себе как можно меньше памяти. В 1851 году, в двадцать девять лет, он все еще был холостяком, да так и не женился до самой смерти. Его экономка, женщина с необычным именем Элизабет Уорм[10], жила с ним лет пятьдесят до своей смерти в 1899 году — значит, по крайней мере ей общество Маршема казалось приятным. Как относились к нему остальные, неизвестно.

Впрочем, есть одна маленькая ободряющая деталь. В последнее воскресенье марта 1851 года Англиканская церковь провела национальный опрос с целью выяснить, сколько человек в тот день посетили службу. Результаты оказались шокирующими. Больше половины населения Англии и Уэльса вообще не ходили в церковь, и лишь 20 % побывали в тот день на службе. Пусть умные священники и придумывали новые математические теоремы и составляли словари исландского языка, но они уже не были так важны для своих прихожан, как раньше. По счастью, в приходе мистера Маршема дела обстояли гораздо лучше. Данные опроса показывают, что в то воскресенье раннюю службу посетили 79 человек, а 86 пришли к поздней. Это почти 70 % всех его прихожан — цифра значительно выше средней по стране. Если она отражает обычную посещаемость в этом приходе, то наш мистер Маршем был уважаемым человеком.

В том же месяце, когда англиканская церковь предприняла опрос прихожан, в Британии состоялась очередная перепись населения, проводившаяся раз в десять лет. Выяснилось, что в стране проживает 20 959 477 человек. Это составляло всего 1,6 % мирового населения, но можно с уверенностью утверждать, что эта часть была самой богатой и продуктивной. Именно британцы производили половину мировых объемов угля и железа, контролировали около двух третей всех морских перевозок и участвовали в трети всех торговых сделок. Практически весь обработанный хлопок в мире выпускался на британских фабриках с помощью станков, изобретенных и построенных в Британии. Лондонские банки держали на депозитах больше денег, чем все другие мировые финансовые центры вместе взятые. Лондон был центром огромной (и продолжающей расти) империи, которая на пике своего могущества охватывала территорию площадью 11,5 миллиона квадратных миль и сделала «Боже, храни королеву» национальным гимном четверти мирового населения. Британия лидировала практически во всех категориях, поддающихся измерению. Это была самая богатая, инновационная и совершенная страна того времени — страна, в которой даже садовники становились великими людьми.

Впервые в истории судьбы большинства ее жителей были наполнены таким множеством самых разных событий. Карл Маркс, живя в Лондоне, с удивлением и невольным восхищением писал, что в Британии продается пятьсот видов молотков. Повсюду кипела бурная деятельность. Современные лондонцы живут в великом викторианском городе, но люди Викторианской эпохи в нем скорее выживали.

За двенадцать лет в Лондоне открылось восемь железнодорожных вокзалов. Столица стремительно наполнялась железными дорогами, мостами, канализационными коллекторами, насосными и электрическими станциями, подземными линиями метро; в результате повсюду были траншеи, туннели, грязные котлованы, толчея повозок и другого транспорта, дым, грохот, сутолока. Викторианский Лондон был не только самым большим городом в мире, но и самым шумным, зловонным, грязным, душным из всех когда-либо существовавших. К тому же он постоянно был весь перекопан.

Перепись 1851 года показала также, что в Британии городское население превысило сельское — такое случилось в мире впервые. Наиболее явным последствием стали невиданные прежде толпы народа. Теперь люди все делали массово — работали, путешествовали, учились, сидели в тюрьмах и лежали в больницах. Они даже развлекаться предпочитали толпой и охотнее всего приходили для этого в Хрустальный дворец.

Конструкция здания казалась чудом, но его интерьер впечатлял ничуть не меньше. Примерно в 14 000 экспозиций было представлено около 100 000 объектов, в том числе такие диковины, как нож с 1851 лезвием, мебель, вырезанная из огромных блоков угля (и ни на что, кроме выставки, не пригодная), четырехстороннее фортепиано для домашнего музицирования в восемь рук; кровать, превращающаяся в спасательный плотик, еще одна кровать, автоматически сбрасывающая потрясенного хозяина в только что наполненную ванну; летающие приспособления всех типов (за исключением реально работающего); хирургические инструменты для кровопускания; самое большое в мире зеркало; огромный кусок гуано из Перу; знаменитый бриллиант Хоупа и алмаз «Кохинур»[11]; макет подвесного моста, который мог бы соединить Британию и Францию, а также бесконечные образцы промышленного оборудования, текстильных изделий и разнообразной мануфактурной продукции со всего света. Газета Times подсчитала, что на осмотр всех выставленных экспонатов понадобится двести часов.

Не все предметы, впрочем, были одинаково интересны. К примеру, Ньюфаундленд посвятил всю площадь своего стенда истории и производству рыбьего жира, поэтому эта часть территории выставки стала оазисом спокойствия: туда заходили желающие немного отдохнуть от напора толпы. Секция Соединенных Штатов чуть вообще не осталась без экспонатов. Конгресс в приступе бережливости отказался финансировать мероприятие, и деньги пришлось изыскивать частным образом. К сожалению, когда американская продукция прибыла в Лондон, оказалось, что организаторы оплатили только доставку на портовые склады, а на перевозку в Гайд-парк средств уже не хватило. Не было денег ни на установку выставочных стендов, ни на их обслуживание в течение пяти с половиной месяцев. По счастью, американский филантроп Джордж Пибоди, живший в Лондоне, в срочном порядке предоставил 15 000 долларов и тем самым спас американскую делегацию от позора. Это еще более укрепило и так почти повсеместное мнение о том, что американцы — всего лишь милые дикари, еще не готовые выступать на международной арене.

Но когда выставочные стенды открылись, публика ахнула от удивления: секция США оказалась аванпостом волшебства и чародейства. Американские станки умели делать такие вещи, о которых остальной мир мог лишь мечтать, — они штамповали гвозди, резали камень и формовали свечи с невиданной аккуратностью, быстротой, выносливостью и надежностью. Швейная машинка Элиаса Хоу привела дам в полный восторг; она обещала превратить одно из самых монотонных домашних занятий в увлекательный процесс. Сайрус Маккормик продемонстрировал жатвенную машину, выполнявшую работу сорока человек. Это звучало настолько неправдоподобно, что почти никто не поверил — до тех пор, пока жатку не привезли на ферму в одном из ближних графств[12] и не показали, что она и впрямь способна творить заявленные чудеса.

Наиболее интересным экспонатом стал револьвер Сэмюэла Кольта, не только на удивление эффективный, но к тому же изготовленный из взаимозаменяемых деталей; подобный подход даже назвали «американской системой». Лишь одно британское творение могло соперничать с этими оригинальными, полезными и технически точными новинками — сам выставочный зал Пакстона, однако после окончания выставки ему пришлось исчезнуть.

Для многих европейцев это был первый тревожный звонок: оказывается, люди, живущие по ту сторону океана, — жующая табак деревенщина — потихоньку возводят очередной промышленный колосс. Столь неожиданное превращение просто не укладывалось в голове. Большинство не поверило в него, даже когда оно состоялось.