— Ты негодяй, вот ты кто. Шэп был твоим сыном, а ты говоришь мне такие гадости. — В ее глазах застыли слезы. — Я тебе не верю. Не верю ни единому твоему слову. Неужели я, по-твоему, ничего бы не заметила? Ничего бы не заподозрила? Нет, ты просто говоришь это мне в отместку за эти письма. Вот и все. Как хочешь, можешь и дальше думать всякие гадости, но я поеду в Орегон и сделаю все для того, чтобы встретиться с Дэниэлом. И еще кое-что. — Ирен застыла посередине кухни. — Я намерена остановить казнь. Да-да, — поспешила добавить она. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этот человек остался жив.

В кухонном ящике она хранила запас денег. Тридцать долларов в месяц. За долгие годы сумма накопилась весьма приличная. На эти деньги она купит себе билет в Орегон. А Нэт, сестра и все остальные, кто готов осудить ее, пусть проваливаются к чертовой матери. Ирен схватила походную сумку и направилась вон из кухни.

— Роббин его не убивал, Ирен.

Внезапно все вокруг куда-то исчезло. Не стало ни кухни, ни стен, ни пола. Стол, который только что стоял передней, тоже куда-то исчез. Будь в комнате воздух, она еще могла бы дышать. Будь здесь свет, она могла бы что-то увидеть. Сумка вывалилась у нее из рук. Но она не услышала стука.

— По крайней мере, не собирался этого делать. Та пуля, она предназначалась не Шэпу. Дэниэл Роббин пытался убить меня. Он целился в меня, Ирен, а не в Шэпа.

Посреди тишины возникли звуки — жужжание, всхлип, вздох. А затем Ирен услышала их все, а потом собственное сердце. Она услышала собственное сердце. И свою душу, у которой тоже был голос, и она услышала, как эта душа треснула пополам.

— Их связь тянулась несколько месяцев. Первый раз я их застукал на речке. Сидели рядышком, как голубки. Шэп даже склонил ему на плечо голову, совсем как девушка. Меня едва не вывернуло при виде этой омерзительной сцены.

— Прекрати!

— Затем в субботу, за пару дней до убийства, я снова застукал их вдвоем. На том же самом месте, только на этот раз все было гораздо хуже. В тысячу раз хуже. Я тогда сорвался и отлупил этого Роббина. Думал, тот усвоит урок и отстанет от нашего сына. Затем в понедельник я на минуту заехал домой и вновь застал их вдвоем.

— Я сказала, прекрати!

Руки Нэта были сжаты в кулаки, голова тряслась, словно он отказывался верить собственным словам.

— Нет, я приехал домой вовсе не за этим. Но когда я их там увидел… Что еще мне оставалось… Нет, ты только представь себе. Я прихожу к себе домой и вижу этих двоих… занятых своим делом. — Нэт укусил костяшки пальцев. — Неудивительно, что я взбесился.

Ирен ощутила во рту привкус желчи — горький, резкий. Неприятный. Если он не замолчит, видит бог, она придушит его собственными руками.

— Я попытался их остановить, напугать, если на то пошло. Я был вне себя от гнева. Я схватил Роббина. Я помню, как это сделал, прижал его к стенке и начал избивать. И все это время Шэп умолял, чтобы я его отпустил. Они стали для меня последней каплей, эти его мольбы. Мне было тошно их слушать. И тогда я набросился на него. Помню, я ударил его по лицу, затем потащил через комнату, он упал на пол.

— Прекрати, — твердо произнесла Ирен. — В тот день наш дом ограбили. И грабителем был Роббин. И он не был знаком с Шэпом. Видел его впервые в жизни. Если ты пытаешься остановить меня, отговорить, чтобы я не ездила к нему, ложь тебе не поможет. Прошу тебя, ради бога, прекрати!

— Вот и Шэп твердил то же самое. Помню, как он истошно вопил, как выкрикивал эти же слова. «Ради бога, прекрати!» Я тогда решил, что он боится, что я его буду бить. И знаешь, о чем я тогда думал? Какое ты имеешь право о чем-то просить Бога? Вот до чего они меня тогда довели, эти двое. Какое право имел мой сын взывать к кому-то о помощи? — Нэта трясло, и он был не в силах унять эту дрожь. — И тогда случилось это. — Он поднял глаза. По щекам его, словно струйки кислоты по камню, катились слезы.

Ирен попятилась, пока ей на плечи не легли чьи-то руки. Джефф. Он прижал ее спиной к своей груди, и они оба застыли, глядя на Нэта. Тот прикрыл лицо руками, и губы его натужно пытались произнести имя собственного сына.

— Шэп, боже мой, Шэп. Он бросился между нами. Роббин выстрелил, и Шэп получил пулю.

Глава 39. 14 октября 2004 года

В секции особо опасных преступников было подозрительно тихо. Никто не кричал. Не колотил в дверь. Известие о том, что Роббину назначили дату казни, просочилось в камеры подобно вирусу, и теперь все залегли, затаились в своих углах. С точки зрения заключенного, все, что как-то выделяло его из массы других, — будь то дисциплинарные меры, болезнь, даже расположение его камеры — было частью системы суеверий, которая помогала определить, кто следующий кандидат на смертное ложе.

Рик Стоунхайм вынул руку из пакета с семечками и указал на камеру, соседнюю с камерой Роббина.

— Чавер вот уже третий день отказывается от пищи. Утверждает, что он следующий.

Мигель Чавер стоял прижавшись к стальным прутьям двери.

— Вы послали за капелланом? — спросил у коллеги Мейсон.

— Нет.

— А почему нет?

— Ничего, скоро он сам придет в норму.

Мейсон вытащил стул и сел рядом со Стоунхаймом. Стул был произведением дизайнерского искусства и обошелся казне в тысячу двести долларов. Этот предмет мебели и еще пятьдесят других ему подобных были частью контракта, выторгованного профсоюзом. Рост жалованья был заморожен, зато теперь персонал тюрьмы сидел на удобных, эргономичных стульях. Сначала в глазах Мейсона это было величайшей глупостью. Тратить деньги на стулья и одновременно экономить на борьбе с наркомафией и реабилитации наркоманов. Но сейчас, сидя на наблюдательном пункте, взятый словно в кольцо тюремных камер, он не мог не признать, что кресло это, со слегка изогнутой спинкой и подлокотниками, было очень даже кстати.

— Вы видели сегодняшнюю газету? — Стоунхайм поднял со стола газетный лист и протянул его Мейсону. — Опять полно писем против Буша. Клянусь Господом Богом, эти идиоты понятия не имеют, что такое выиграть войну. Они бы предпочли, чтобы страной правил этот педик из Миннесоты. Да стоит ему занять президентское кресло, как плакали бы наши задницы. Ведь ему не хватает духу, чтобы усмирять буянов у себя в штате. Ведь это все равно что наша с вами работа. Нельзя уступать и дюйма. Потому что стоит показать слабину, как пиши пропало.

— Из Массачусетса.

— Что?

— Джон Керри, — пояснил Мейсон. — Он сенатор от Массачусетса, а не от Миннесоты.

— Да один хрен.

— И как мне кажется, он прекрасно знает, что такое война. Потому что сам воевал.

— Да я наслышан. Хотя другие говорят, что это враки. Якобы те, кто служил с ним, утверждали, что он лез вперед, чтобы выслужиться перед начальством. Вот и все.

Мейсон вытер губы и обвел взглядом камеры. Стоунхайм был первым, кто написал рапорт о включении его в команду по исполнению приговора. И по этой причине Мейсон был вынужден рассмотреть его кандидатуру.

— И что поделывает наш Роббин?

Стоунхайм вновь запустил пятерню в пакет с семечками.

— Да так. Читает, пишет. Правда, последние пару дней ничего не рисовал. Зато физические упражнения делает регулярно, — ответил надзиратель, отправляя в рот очередную пригоршню семечек.

— А что он читает?

— Честное слово, вы не поверите, «Старого брехуна». У него там целая библиотека, а он взялся читать детскую книжку.

Мейсон кивнул.

— А как он ест? Как спит? Есть какие-то изменения?

Стоунхайм постучал по формуляру пальцем, затем оттолкнул лист в сторону.

— Никаких. Клянусь вам, глядя на него, можно подумать, что он вообще не ведает, что его ждет. Не имеет ни малейшего понятия. Я тут его немного поспрашивал, хотел проверить, это он на самом деле такой непробиваемый или только притворяется. И знаете, что он мне сказал?

Мейсон вопрошающе посмотрел на надзирателя.

— Ничего. И тогда я сделал вывод, что этот парень просто водит нас за нос. Подумайте сами. Не подал даже на апелляцию. Что это такое, как не игра на публику? — Стоунхайм выплюнул в урну шелуху от семечек. — Он нарочно делает все для того, чтобы нас разжалобить. По крайней мере, мне так кажется. Он парень хитрый, этот Роббин. Малость того, но хитрый. Понимаете, о чем я?